Микки вылезает из патрульной машины с двумя фонарями. Поскольку он Микки и ему не терпится обменять жетон на рубашке на жетон в корочках, он идет первым, спешит к тому месту, где Энди вроде бы убивал траву едкой струей.

Подчиняясь командам наездника, как и любая лошадь в истории человечества, Энди Тейн достает пистолет и стреляет дважды. С двумя пулями в спине всегда помнящий о долге и чести патрульный Скрайвер падает лицом вниз, его фонарь подсвечивает коротко скошенную траву. Энди быстро подходит к нему, пустая кобура на ремне бьет по бедру, в упор выпускает третью пулю в затылок доброго святого Микки.

Скорее всего, это последняя ночь в жизни Энди Кэнди, а потому ему нет причин прятать тело или искать себе алиби. Он возвращается к патрульной машине, выбрасывает из кабины пакеты с едой и уезжает из парка.

Некоторые скакуны требуют от наездника больше усилий, чем другие. Есть такие, что, образно говоря, взбрыкивают, пытаясь сбросить седока, когда видят себя творящими зло. Другие, как Риз Солсетто, чувствуют себя освобожденными новым хозяином, и пришпоривать их не нужно. Они в восторге от того, что последние ограничения сняты, что бояться им больше нечего, что теперь они могут вести себя как безжалостные апостолы хаоса, какими всегда хотели стать.

Энди Тейн не в ужасе, но и не в восторге. Все его мелкие преступления — взятки, девчонки, которых от продает сутенерам, принуждение шлюх ублажать его, прикрытие преступного бизнеса — совершались без особого пыла, превращающего душу в густое, черное адское варево. Он творил зло скучно и без огонька, словно тупой бюрократ, но в процессе листья его души увядали. Пока не остались голые ветки. Неспособный ни радоваться, ни злиться из-за поступков, которые его заставляет совершать наездник, Энди Тейн впадает в какое-то подобие транса, позволяя использовать себя, но отказываясь понимать, что его вынуждают творить.

Он знает, в какую больницу отвезли Вобурнов, и там он должен найти мальчика и девушку, чтобы довести до конца начатое наездником дело.

* * *

После того как детям Бренды Вобурн и сестре ее мужа разрешили провести с ней десять минут, старшая сестра отделения интенсивной терапии поначалу не хотела пускать к ней Джона. Его жетон детектива ее не впечатлил. Но его умение убеждать, отточенное на многочисленных свидетелях, и заверения в необходимости этого разговора привели к тому, что она дала ему три минуты.

— Но я буду смотреть на часы, то есть больше времени вы провести у нее не сможете, — предупредила она.

Когда Джон сдвинул занавеску у ее кровати, а потом задвинул за собой, Бренда Вобурн не открыла глаза. Вроде бы крепко спала.

Сердечная деятельность, частота дыхания и давление крови контролировались мониторами, но искусственное вентилирование легких не проводилось. Внутривенно подавались физиологический раствор и глюкоза, кислород поступал через вставленные в нос канюли.

Пряди коротких черных волос, влажных от пота, прилипли ко лбу, глубоко запавшими глазами она напоминала путешественников из фильмов о выживании в пустыне, которые идут по маршруту, где каждый оазис — мираж. Губы побледнели, остались без крови.

Джон трижды произнес ее имя, прежде чем она открыла глаза. Взгляд остановился на нем, когда он назвал свои имя и фамилию. Ей дали болеутоляющее, но действие лекарства сказывалось на неподвижности лица и замедленности движений, тогда как глаза были ясными, все понимающими.

— Вы, вероятно, учились стрелять, — начал он. — Три смертельных ранения. Ни одна пуля не пролетела мимо. Это больше, чем удача. Даже спустив это на тормозах, они не поверят, что вы случайно выстрелили в себя.

Она смотрела на него. Заговорила осипшим голосом:

— Чего вы хотите?

Помня о трехминутном лимите, он сразу перешел к главному:

— Двадцатью годами раньше четыре семьи были убиты в моем родном городе. Четвертой — моя семья, родители и две младших сестры.

Она смотрела на него не мигая.

— Я убил убийцу. Теперь у меня своя семья, и я боюсь, что это повторяется вновь. Вы, наверное, в курсе… Лукасы.

Бренда Вобурн моргнула.

— Их убили так же, как двадцатью годами ранее убили первую семью. При убийстве второй семьи, Солленбергов, отца, мать и сына застрелили. В таком порядке. Дочь изнасиловали. Мучили. Не один час.

Монитор, контролирующий сердечную деятельность, запикал быстрее, регистрируя учащение сердцебиения.

— Я не хочу волновать вас, — но мне нужно кое-что узнать. Я здесь не коп. Я муж и отец.

Другой монитор показал возрастание давление крови.

— Почему вы выстрелили в себя?

Бренда облизала губы. Взгляд сместился влево, на стойку капельницы, на кардиомонитор.

— Билли Лукас не убивал свою семью, — продолжил Джон. — Ваш брат, Риз, не убивал вашего мужа.

Ее взгляд вернулся к нему.

— Вы должны мне сказать. Пожалуйста. Скажите мне. Почему вы выстрелили в себя?

— Самоубийство.

— Вы хотели покончить с собой? Почему?

— Чтобы это остановить.

— Остановить что?

Она замялась.

— Остановить, что бы это ни было. Не дать захватить меня. Взять под полный контроль.

Вот оно. Чистая правда, и нечто экстраординарное. Подтверждение.

— Холодное и ползущее, мерзкое. Не только в голове. По всему телу. От кожи до глубины костей.

— Вы так быстро отреагировали.

— Не было времени. Оно узнало меня, меня всю. В мгновение. Но и я тоже кое-что узнала. Оно хотело, чтобы Ленни умер, чтобы Давиния умерла… но не сразу.

Джон подумал о своих сестрах, раздетых догола и замученных, и ноги у него стали ватными. Он ухватился за ограждающий поручень.

По телу Бренды пробежала дрожь, словно она вспомнила, как этот мерзкий незваный гость пытался добраться до ее костного мозга.

— Что это было?

— Убийца, которого я убил двадцать лет тому назад.

Их взгляды встретились. Он подозревал, что ей хочется, как всегда хотелось ему, чтобы их признали безумными. Всё лучше, чем знать, что такое вообще возможно.

— Это закончилось? — спросила она.

— Для вас. Но не для меня. Если только, сбросив его, вы не разбили чары, не разорвали цикл. Тогда, возможно, все закончилось и для меня.

Она протянула ему левую руку. Он ее взял, подержал.

Скорее не скакун, а автомат, из трусости ретировавшись в дальнюю комнату своего сознания, Энди Тейн паркует патрульную машину неподалеку от входа в больницу Святого Иосифа. В главном вестибюле половина флуоресцентных ламп погашена. За информационной стойкой в такой час никого нет. Магазин сувениров закрыт. Кругом ни души.