— Ой, делайте что хотите, — обреченно махнула она рукой.

Криминалисты прибыли минут через сорок. Долго возились с замком. Потом шустрили с кисточками по перилам, выключателям и дверным ручкам. Копались в ее вещах и внимательно осматривали все ящики комодов, которые кто-то не удосужился задвинуть обратно.

Часа через полтора один из них — самый старший и до такой степени худой, что через него, казалось, светился дверной проем, — вошел в столовую и подтвердил, что да — были посторонние уже после визита милиции. Причем были всего лишь ночь или день назад. Скорее ночь, поскольку днем мало кто рискнул сюда бы пробраться. После убийства дом Черешневых стал пользоваться повышенным вниманием соседей. И мышь, казалось бы, не проскользнула. А вот гости тем не менее побывали.

— Что позволило вам сделать такой вывод? — вскинулся Калинкин.

— Следы. Тот, кто наследил в момент задержания вот этой вот гражданки, — ткнул пальцем эксперт-криминалист в сторону Влады, притихшей на стуле возле окна, — имел на подошвах песок вперемешку с дорожной пылью. А тот, кто следил в доме минувшим днем или ночью, притащил в дом конкретный суглинок. Некоторые частицы даже еще подсохнуть как следует не успели. Ты доволен, Дмитрий?

— Еще бы! Будто по заказу кто подошвы выгваздал. Хотя у злоумышленников наверняка не было причин опасаться и осторожничать. Думали, что раз хозяйка под арестом, значит, сюда милиция больше не сунется, да… Теперь бы еще узнать, где этот самый суглинок в заасфальтированном по самые окна городе имеется, и вопросов бы не было!

— Узнаешь, коли захочешь, — хмыкнул эксперт и кивком головы указал на Александру. — При таких-то помощниках…

Дверь камеры, за которой томился Удальцов, не открывалась уже который день. Так ему, во всяком случае, казалось. Лязгало крохотное оконце в двери, совались охраной алюминиевые плошки с так называемой едой, к которой он почти не прикасался, а сама дверь прочно и будто бы навсегда приросла к притолоке.

— Послушайте! — не выдержал он как-то во время раздачи ужина. — Не могу же я здесь гнить вечно! Почему меня не вызывают на допрос хотя бы?! И адвокат! Я требую встречи с адвокатом!!!

Ему в руки упала миска со слипшимися макаронами, облитыми соусом непонятного цвета и вязкости и такой крохотной котлеткой, что она скорее напоминала пуговицу, и еще кружка с жидким чаем. Оконце вновь захлопнулось, и Удальцов снова остался один.

Швырнув тарелку с ужином и кружку на нары, он заметался по камере.

Почему его посадили в одиночку? Почему он тут один? Никто не идет к нему, ни о чем не спрашивает. И передачки! Здесь же положены передачки, черт побери! Почему у него их нет?! Сало там какое-то, печенье, чай, кажется. Что еще передают в подобных случаях? Сигареты, во! Еще обязательно передают сигареты.

Он тут же сник и захныкал. Кто принесет?! Кто?! Он же один совершенно. Родители умерли. Элла погибла. Леночку он бросил. Секретарша наверняка и сама в недоумении: куда он пропал? А Влада…

Та женщина, ради и по вине которой он теперь страдал, сама находится под следствием.

Интересно, какие показания она дает, раз его до сих пор тут держат? Что она говорит о его участии? Клевещет на него, оправдывает или вовсе молчит, не упоминая его имени?

Интересно было бы знать, очень интересно. И поговорить еще очень хотелось хоть с кем-нибудь, пускай даже это был бы опущенный бомж из обезьянника. А то засадили в одиночку, черт бы их всех побрал!

Поначалу он этому даже радовался, помня по романам, фильмам и рассказам знакомых чудовищные истории о расправах над новичками. А потом затосковал. Уж лучше бы ему морду здесь набили и заставили спать сидя, чем это изнурительное, изматывающее нервы одиночество. О нем будто бы забыли напрочь.

Возвращая пустую посуду, Удальцов снова не выдержал и заорал в лицо хмурому охраннику:

— Позовите следователя! Позовите, я хочу дать признательные показания, черт побери!

Этого, видимо, от него и ждали. Охранник на мгновение оживился, кивнул и буркнул:

— Хорошо, доложим. Но теперь уже завтра. Ночь скоро.

— А если я завтра передумаю, что тогда?! Вас тогда уволят с работы, уважаемый!

— Я те уволю! — Тот опешил от выпада заключенного и тут же сунул в проделанное в двери окно резиновую дубинку, больно задев ею Удальцова по подбородку. — Вот эту хреновину видел? Видел? Молодец! Как пройдусь по спине, тогда посмотрим.

Окно захлопнулось, и минут через сорок под потолком принялась сигнально моргать тусклая лампочка под металлическим решетчатым кожухом. Все, значит, скоро отключат свет. И по камере поползут отвратительные шорохи, издаваемые омерзительными тварями. Не то чтобы Удальцов их боялся, но представлять себе всякий раз, что по нему бегают мыши, когда он спит, было отвратительно.

Ночь прошла так же кошмарно, как и все предыдущие в заточении. Он метался на жесткой лежанке, ворочался, несколько раз неосторожно бился головой о замызганную стену, просыпался и прислушивался. Что-то шуршало по углам, попискивало, а в остальном все вокруг было наполнено гулкой пугающей тишиной. Тюремной тишиной, лишь изредка нарушаемой диким лязгом открываемых металлических дверей и решеток.

Утро началось как обычно. Охранник, проходящий по коридору, с силой барабанил дубинкой по дверям всех камер, и от этого звука Удальцову ежедневно хотелось удавиться. Он утренний звон домашнего будильника переносил с трудом, а такое…

— Удальцов, на выход! — тявкнул кто-то за дверью, та тут же распахнулась, и ему скомандовали: — К стене! Руки за спину!

В первые дни ему это казалось таким унизительным, что он пару раз пытался роптать. Получил в подреберье ощутимый удар дубинкой, провалялся на нарах, скорчившись, и смирился. За спину так за спину. Может и кверху поднять, если все вокруг считают, что он опасный преступник.

Его вели к Калинкину.

Интересно, чем это было вызвано, размышлял Удальцов. Его вчерашними попытками привлечь к себе внимание тюремных властей или в ходе следствия всплыли новые обстоятельства, позволяющие подозревать его еще в трех десятках жестоких убийств, к примеру?

А чего? Почему нет? Он все взвалит и отсидит пожизненный срок, раз так кому-то нравится. Калинкину этому, допустим, черти бы его побрали, в самом деле!

Удальцова привели в кабинет, не в комнату для допросов, что его немного окрылило. И даже скучная физиономия симпатичного следователя не стала казаться ему такой удручающе протокольной.

— Присаживайтесь, Евгений Викторович, прошу вас. — Калинкин указал ему на стул в центре кабинета.

Вот что за манера у людей, а! Удальцов не хотел, да головой покачал. Почему для допросов стул подозреваемого непременно выдвигают в центр? Чтобы он чувствовал своей спиной и затылком сверлящие взгляды тех, что сидят сзади? Или для того, чтобы он чувствовал себя как на цирковой арене и ловил всякий раз кусочек сахара, когда дрессировщик говорил ему «ап»?