И тут же со вздохом Удальцов сам себе ответил, что искать он этого говнюка непременно станет. И из-под земли его вытащит, и не из благородных каких побуждений, а для того, чтобы не возвращаться в это мрачное режимное заведение.

Пока гражданин Калинкин устраивает стрельбу глазами с губастенькой красоткой и с трудом подавляет зевоту, он, гражданин Удальцов, будет делать за него его работу. Без выходных причем, хотя физиономии его не мешало бы тоже подзагореть. И понырять-поплавать он был любитель.

Но это все потом. Все на потом — и отдых и удовольствия, а сейчас…

Сейчас надо позвонить на работу, а потом наведаться к дому Черешневых. Ответить ведь ему так и не пожелали, освободили Владу или нет.

— Женька, ты??? — Санька тут же заревела, услыхав его голос в телефонной трубке. — Где ты был, скотина?! Я все морги, все больницы обзвонила. Хорошо босс утешил немного.

— Как же он тебя утешить сумел, плакса?

Удальцов сидел на скамейке в сквере. Хватал огромными кусками горячий беляш, тут же посадивший ему сальное пятно на пиджак и брюки. Слушал стон своей секретарши в трубке мобильного, щурился яркому солнцу и ощущал себя самым счастливым на свете человеком.

Хорошо-то как было, господи! Как же было хорошо!

По широкой дорожке сквера только что проехала поливальная машина, обдавшая щедрой россыпью брызг кусты и клумбы. Сразу запахло горячей прибитой пылью, как после дождя, когда он чуть брызнет с крохотной тучки и тут же стыдливо в нее спрячется.

Мохнатые макушки неизвестных по названию Удальцову цветов тут же набухли, лениво потряхивая отяжелевшими листьями. Детвора, нарочно прыгающая под струи, визжала от удовольствия и, не успев намокнуть, снова догоняла машину и снова лезла под воду.

Мамаш с колясками их восторг не устраивал. Они недовольно морщились и торопливо катили экипажи со спящими карапузами подальше от визгливого возбуждения.

Хозяйка голубого контейнера с беляшами, которыми Удальцов торопливо утолял свой тюремный голод, неторопливо обмахивалась газетой и изредка похохатывала, наблюдая за мокнущими под струями поливальной машины сорванцами. Удальцов не удивился бы, брось очумевшая от жары тетка свой контейнер и прыгни следом за ними под воду. Он бы и сам, да торопился очень.

— Как же он тебя утешил? Хватит сопеть уже, Сашка! — проворчал Евгений с набитым горячим тестом и мясом ртом. — Ну!

— Ну… сказал, что тебя задержали по оговору до выяснения обстоятельств. Мол, бред чистой воды, но с милицией спорить сложно. Уверял, что все это недоразумение и все обязательно утрясется. Он оформил тебе отпуск и велел держать все в строжайшей тайне от всего коллектива.

— И как коллектив — не пронюхал?

— Ни-ни! Только он и я знаем. Каждый день он меня вызывал и все спрашивал, есть ли о тебе новости. — Сашка снова хлюпнула носом. — Жень, все в порядке, точно?

— Да точно, точно. — Удальцов, как в детстве, тут же скрестил пальцы, боясь и сам поверить, что кошмар наконец закончился. — Ты вот что, дорогуша, скажи-ка мне, до которого числа у меня отпуск?

— Бессрочный, Жень.

— Ага! Уже хорошо. Тогда вот что. Скажи боссу, что у меня все отлично, но требуется время на зализывание ран…

— Тебя что — били?!! — заорала Сашка не своим голосом. — Ты ранен?!!

— Я образно говорю, — поспешил утешить ее Удальцов, вспомнив, как корчился целый день после тех ударов дубинкой. — Просто нужно кое-что порешать, подумать, ну и отдохнуть. Если какие вопросы, позвонишь, идет?

— Ага! Только ты не пропадай опять, Жень! Обещаешь?

— Обещаю, — выдохнул он, и настроение тут же испортилось.

Знать бы, знать бы, знать бы…

Чем закончится вся эта история, начавшаяся с какого-то дурацкого недоразумения!

Началось-то все…

Да, с того, что Леночке не понравилось то, как Влада ежедневно приходила к его дому, усаживалась на скамейку и без устали смотрела и смотрела. И тут уже пошло-поехало. Скандал, расставание, знакомство, слежка, избиение, заключение под стражу, допросы, обвинение.

Ни одного позитивного момента в этом длинном перечне, кроме знакомства с Владой.

Она ведь понравилась ему тогда очень. Не стал в этом признаваться равнодушному Калинкину, когда тот спросил его о чувствах, но Влада его зацепила точно. В чем-то Ленка была права, настаивая на том, что Влада ему напоминает покойную Эллу. Внешнего сходства, конечно, никакого не было, а вот души у обеих были будто родственными. Такая же покорность судьбе, та же верность. Разве можно было быть преданной такому монстру? Что мешало ей, к примеру, уйти от этого Черешнева? Или, к примеру, остаться в тот день, когда они пили какао с печеньем, у него — у Удальцова? Разрыдалась бы, бросилась ему на грудь, принялась бы жаловаться — он бы понял — и осталась бы.

Так нет же, пошла домой, таща за собой огромные пакеты с продуктами, будто в доме прислуги не было или машины, способной эти покупки доставить из магазина домой.

Очень одинокой, очень ранимой и уязвимой она была — Владимира Черешнева. И этим она очень сильно напоминала его покойную жену и этим влекла к себе, невзирая ни на что.

Так отпустили ее или нет? Почему ему об этом ничего не сообщили?! Это какой-то милицейский секрет или показное нежелание отвечать на вопросы тому, кто на них отвечать сам обязан?

Удальцов минуту тюкал себя мобильником по виску, все раздумывая: звонить или заявиться к ней без звонка, если она дома? Потом отошел подальше от расшумевшейся детворы и набрал номер домашнего телефона Черешневых.

Долго никто не подходил. А потом она ответила. Несколько раз попыталась услышать что-то в ответ, без конца повторяя:

— Алло, я вас не слышу! Говорите!

Повесила трубку, а он тут же помчался на стоянку такси.

Плевать ему, что не брит. Плевать, что пропахла потом и грязна его измятая одежда и сальное пятно от беляша украшает его пиджак возле кармана и штанину выше коленки, плевать! Он должен ее увидеть и спросить должен.

Что она сказала о нем следователю, что?!

— Ничего!..

Влада встретила его в саду. Ковыряла засохшую землю в розовых кустах, потому так долго и шла к телефону, уложив трубку под навесом на мягком диванчике.

Когда он позвонил в звонок на воротах, она выпрямилась и с изумлением смотрела, как он, не дождавшись, пока ему откроют, вошел сам.

Первым порывом было побежать навстречу, броситься ему на шею и рассказать все-все-все. Пожаловаться, попросить прощения, быть может. Или оставить его у себя — в этом неуютном доме, в котором слишком много места для нее одной. А еще лучше убежать вместе с ним куда-нибудь. В тот дивный его родительский дом хотя бы, где на подоконнике дремлет толстый старый кот, а в палисаднике, надрываясь, буйно цветут пионы и ирисы.