– Благодарю вас, ваше превосходительство.

Степан Александрович сделал мне знак, и мы вышли из палаты, после чего тот посмотрел на меня и сказал с улыбкой:

– Вы все геройствуете, молодой человек?

Потом, снова сделавшись серьезным, добавил:

– Кстати, я хотел обсудить с вами и другой момент.

Я с удивлением посмотрел на него, а Степан Александрович продолжил:

– Благодарю вас, штабс-капитан, за то, что вы спасли посланца султана. Если бы он был убит, а лица, его сопровождавшие, сообщили бы султану о том, что это сделали русские, то мы вряд ли смогли бы сейчас вести переговоры с турками о мире. Так что я хочу вас поздравить: за ваш подвиг вы будете достойно награждены. А пока поправляйтесь. Тут ко мне обратилась одна особа, которая попросила отправить вас на излечение подальше от мест, где стреляют. Знаете, я склонен выполнить ее просьбу. А то ведь она так и не успеет стать вашей супругой.

– Но, ваше превосходительство… позвольте мне хоть присутствовать при переговорах… Я же не только офицер, но еще и журналист. И винтовку свою я уже отдал на хранение… Да и не пострадал я вовсе, разве что рана чуть загноилась, но ее промыли и вновь зашили, так что бояться мне нечего. И голова больше не болит.

– Ладно, господин штабс-капитан, я разрешу вам остаться до конца переговоров. Но с условием, что вы больше не будете огорчать мисс Катберт.

– Ваше превосходительство, благодарю вас! Но позвольте задать вам еще один вопрос уже в качестве репортера.

Хрулев с удивлением посмотрел на меня, но кивнул.

– Ваше превосходительство, а вы не боитесь, что поляк расскажет совсем другое, чем то, что действительно произошло? Либо Али-бей донесет неправильную информацию?

– Нет, не боюсь. При разговоре будут присутствовать конвоиры, и двое из них знают французский, а еще двое – турецкий. Решид-паша не знает польского, а поляк – английского. К тому же их разговор будет записан на ваше устройство, и его можно будет потом продемонстрировать султану. Кроме того, это совсем не в интересах османов: им необходимо поскорее остановить бойню и спасти то, что еще можно спасти. А поляк надеется, что его хотя бы не повесят. И не передадут в руки турок. А пока… А пока, поправляйтесь, господин штабс-капитан!

И, пожав мне руку, Хрулев покинул госпиталь.

Мне так и не удалось как следует поговорить с Решид-пашой. После визита Али-бея и допроса пленного поляка – все это я тщательно заснял на видео – турецкого посла разместили в двухэтажном домике – летней резиденции одного турецкого вельможи. Хозяин жилища, спасаясь от ужасов войны, спешно выехал из Константинополя в Анатолию. Я же перебрался в помещение поскромнее – местную гостиницу, где разместились ходячие раненые.

Иногда, направляясь на перевязку, я встречал Решид-пашу, которого несли на паланкине, словно римского вельможу, два дюжих носильщика. Посланцу султана загипсовали сломанную ногу, и он мог потихоньку передвигаться, опираясь на палочку. Но от своей резиденции до госпиталя ему было довольно далеко шагать, и потому этот путь он совершал, сидя в кресле паланкина, вытянув вперед загипсованную ногу. Впрочем, догадаться о том, что она в гипсе, с первого взгляда было сложно: Решид-паша надевал широкие турецкие шальвары, из-под которых гипса на ноге видно не было.

При встрече мы вежливо раскланивались, справляясь о здоровье друг друга. Решид-паша передавал привет и моей будущей супруге, произнося в ее адрес цветистые восточные комплименты. Я благодарил и машинально потирал щеку: ручка моей любимой была весьма тяжелой.

Как оказалось, узнав о моем переводе в Сан-Стефано, она потребовала, чтобы и ее послали в тот же госпиталь. Саше Николаеву ничего не оставалось, как подчиниться (потом он мне по секрету сказал, что Пушкин был прав, когда сказал: «черт ли сладит с бабой гневной?», вот только он не знает, кого стоит бояться больше – его Ольгу или мою Аллу…) И сразу после приезда она увидела, как я приехал после боя – и не смогла удержаться. Впрочем, она оказалась, слава Господу, отходчивой и больше не требовала моей немедленной эвакуации. Наверное, сыграло роль и то, что она чувствовала себя виноватой после пощечины…

Переговоры о перемирии шли споро. Самым сложным местом стала проблема иностранных войск, до сих пор пребывающих на территории Османской империи. С французами было все ясно: новый император прислал им приказ, согласно которому все корабли под трехцветным флагом и армейские части должны прекратить боевые действия против русской армии и флота, дождаться прихода транспортов и на них отправиться в Марсель и Тулон. Эскортировать их, во избежание провокаций со стороны британцев, будут военные корабли Средиземноморской эскадры Франции.

А вот что делать с англичанами? Мы потребовали, чтобы турки их интернировали. Но Решид-паша лишь цокал языком и разводил руками.

– Господин генерал, – говорил он, – англичане не желают интернироваться и разоружаться. А если мы начнем это делать силой, то мы фактически объявим войну Британии. Так нужно ли нам, прекращая одну войну, начинать новую?

– Вы предлагаете, чтобы это сделали русские войска? – вежливо интересовался Хрулев. – Ведь боевые действия на территории Османской империи приведут к разрушениям и человеческим жертвам.

Решид-паша тяжело вздохнул. Армия султана не желала больше воевать, и выхода из создавшейся ситуации он не видел. Как это принято у турецких дипломатов, он откладывал решение «британского вопроса» на потом.

Хрулев соглашался, и обе стороны переходили к вопросам, которые не вызывали столь же жарких споров. Генерал знал, что англичане уже закинули удочку насчет возможных переговоров и, вполне вероятно, из Лондона со временем придет приказ британским войскам, которые еще оставались на территории Османской империи, отправляться домой.

А здесь, в Сан-Стефано, войны давно уже не было. Несколько турецких сувари[90], присланных султаном, беспрепятственно перемещались по городу, дружески общались с казаками, угощали донцов и кубанцев душистым самсуном и тайком от своего начальства хлебали из фляг водку. А на следующий день должны были начаться дискуссии о технических вопросах, связанных с перемирием – полноценные переговоры о мире начнутся позже, после прибытия министра иностранных дел Перовского в Варну.

27 (15) ноября 1854 года.

Дворец Бебенхаузен, Голубой зал.

Подполковник Дитрих Диллензегер, делегат от кантона Страсбург, будущая республика Эльзас-Дойчлотринген (Эльзас – Немецкая Лотарингия)

Бебенхаузен оказался древним монастырем, еще в XVI веке после перехода Вюртемберга в протестантизм переданным монаршей семье в качестве охотничьего дворца. Рядом с ним располагалась деревенька – бывшие дома монастырских слуг – а вокруг шумел густой Шёнбухский лес, личный заказник его величества. Впрочем, охоту я никогда не любил: почему-то убивать себе подобных я могу без сожаления, а вот зверюшек…