Начался быстрый, но внимательный обыск квартиры. В объемистые генеральские же портфели летели карты, фотографии, служебные бумаги, даже личная переписка – там, в отряде, разберутся, что из этого добра представляет ценность, что нет. Сейчас некогда.

Пока разведчики работали, сестры проводили идеологическую беседу с «казаками» – по собственной инициативе.

– Эх, вы, были грицами, а стали фрицами! – безжалостно бросала им в лицо Майя. – В фашистские холуи записались. Ну и что дальше? Вы знаете, что наши уже Киев взяли?

Денщик невнятно оправдывался, ссылался на насильную мобилизацию, говорил, что по своей охоте нипочем не пошел бы служить к немцам.

Часовой Луковский оказался решительнее. Трудно сказать, что пережил за пятнадцать-двадцать минут беседы с девушками этот человек, совершивший в своей жизни страшную ошибку, исправить которую дано не каждому. Но, во всяком случае, безусловно, на него оказало огромное впечатление то обстоятельство, что вот две совсем юные женщины не побоялись стать партизанками, а он, молодой, сильный парень, когда-то смалодушничал… Как бы то ни было, он неожиданно встал и обратился к Николаю Ивановичу.

– Нехорошо может выйти… разводящий вот-вот подойти может. Дозвольте мне снова на место стать?

Кузнецов на мгновенье задумался – Луковский был прав. И он согласился. Согласился, хотя и шел на известный риск. Интуицией разведчика, сердцем советского человека понял: довериться можно. Луковский снова стал на пост. Правда, патроны из магазина его винтовки и из подсумков на всякий случай вынули. К тому же по знаку Кузнецова Струтинский с автоматом в руках внимательно следил за каждым его движением.

Обыск уже был закончен, когда где-то вдалеке послышался шум мотора. Лидия чуть отдернула занавеску и увидела, как из-за угла вырвался большой черный «мерседес». Генерал!

Кузнецову даже не пришлось отдать команду – все молниеносно разобрали заранее намеченные места и замерли в ожидании главного, кульминационного, момента операции.

Вот скрипнули под грузными шагами ступеньки крыльца, и генерал вошел в переднюю. Выбежавшая навстречу Лисовская сделала книксен и помогла фон Ильгену снять шинель.

Сегодня генерал был в хорошем настроении. Потрепал Лидию по щеке, отпустил ей и Майе грубоватый комплимент, вымыл руки, весело осведомился, приготовила ли фрейлейн Лидия заказанные им еще с вечера любимые картофельные оладьи, и в недоумении уставился на внезапно выросшего у выходной двери незнакомого офицера.

– Кто вы такой?

– Спокойно, генерал, – повелительно сказал неизвестный обер-лейтенант, и генерал тут только заметил пистолет в его руке.

В первую секунду фон Ильген ничего не понял, но в следующую вспомнил, кто стрелял в Геля и Даргеля. Всем своим огромным, мускулистым телом он стремительно ринулся на разведчика… На помощь Кузнецову поспешили Каминский и Стефаньский. В отчаянной свалке переплелись тела. Генерал был очень здоров и умел драться, к тому же ярость удвоила его силы. Пошли в ход и кулаки и каблуки. Не утерпев, в схватку ввязался и Мясников, навалился, всем телом прижал к полу ноги своего теперь уже бывшего командующего. С большим трудом генерал был скручен.

Ян Каминский связал ему руки, но, не имея практики в подобных делах, справился с этим плохо, что очень скоро и обнаружилось.

Отдышавшись, Кузнецов посоветовал генералу не делать больше никаких попыток к сопротивлению, иначе придется прибегнуть к оружию. Фон Ильген притих.

Первыми из дома вышли Каминский и Стефаньский с портфелем. Затем Струтинский и Мясников вынесли и уложили в багажник генеральские чемоданы. Перед этим по приказанию Кузнецова денщик оставил на столе записку следующего содержания:

«Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам и забираю с собой генерала. Смерть немецким оккупантам!

Казак Мясников».

Мысль о такой записке пришла к Кузнецову неожиданно, это был прекрасный ход, чтобы ввести в заблуждение гестапо.

Последним на крыльцо вышел сам Николай Иванович, придерживая фон Ильгена под локоть. Руки генерала были связаны за спиной. Мясников и Стефаньский уже сидели в машине. Струтинский стоял, выжидая, возле открытой дверцы.

– Поспешите! – услышал Николай Иванович прерывающийся от волнения голос Луковского. – Скоро смена!

Должно быть, Ильген понимал русский язык, потому что именно в этот миг он вдруг вырвался, ударил Кузнецова в лицо, вытолкнул языком кляп изо рта и заорал:

– Хильфе! Хильфе! («На помощь!» «На помощь!»)

Струтинский, Каминский, Кузнецов едва успели схватить генерала за плечи, снова заткнули ему рот, накинули на голову полу шинели, чтобы никто из случайных прохожих не опознал фон Ильгена в лицо. Извернувшись, генерал ударил Каминского сапогом в живот. От нестерпимой боли Ял согнулся пополам. С помощью бросившего свою винтовку Луковского генерала все же успокоили, привели в надлежащее состояние, втолкнули в «адлер» и прижали к полу так, чтобы он не смог и шевельнуться.

Струтинский не успел включить скорость, как…

– Что здесь происходит?

Кузнецов резко обернулся. К машине, расстегивая на ходу кобуры пистолетов, бежали четыре немецких офицера. В суматохе борьбы никто из разведчиков не заметил, откуда они появились, что успели понять. Это был решающий момент операции, когда на карте стояло все: и успех дела, и жизнь разведчиков.

Решение нужно было принимать немедленно, и Кузнецов нашел его, тем более что знал – иного выхода нет, а ввязаться в перестрелку никогда не поздно. Но тогда погоня начнется немедленно, а так был шанс хотя бы выиграть драгоценное время.

Он спокойно подошел к гитлеровцам, козырнул и отрекомендовался:

– Я офицер службы безопасности. Мы выследили и только что арестовали советского террориста, переодетого в нашу военную форму. Прошу удостовериться в моих полномочиях.

С этими словами он протянул офицерам ладонь, на которой тускло блестела овальная металлическая пластинка – номерной жетон сотрудника государственной тайной полиции.

Это был очень сильный ход. Во всей германской армии не нашлось бы ни одного офицера любого ранга, который бы решился задавать вопросы обладателю такого знака. Если только… у него самого не было в кармане такой же пластинки. Ни у кого из этих четверых ее не было. И все же роль нужно было доиграть до конца. Обер-лейтенант спрятал жетон и вынул из другого кармана записную книжку с карандашом. Попросил офицеров предъявить документы, объяснил: господа могут потребоваться в качестве свидетелей.

Офицеры послушно выполнили его требования. Обер-лейтенант внимательно просмотрел их удостоверения, переписал фамилии, затем вернул владельцам, но только троим. Четвертое он задержал.

– Вам, господин Гранау, – обратился он к коренастому военному в кожаном коричневом пальто, – придется проехать со мной в гестапо. Ваши показания имеют для нас особую ценность. Вы, господа, можете быть свободны.