В первый же день ему повезло: солнце еще не вошло в зенит, как Вован вышел из подъезда с выражением озабоченности на лице и продолговатым свертком в руках. Остроглазый юноша опознал в предмете завернутую в полотенце саперную лопатку и, оставив свою фруктовую лавочку на произвол судьбы, увязался за Вованом.

На троллейбусе номер четыре тот доехал до улицы Войны и Мира, оттуда пешком прошел в парк на Затоне и там неожиданно исчез, уже в третий раз продемонстрировав следящему за ним Ване удивительное умение растворяться в зарослях.

В поисках свежего кошачьего захоронения Вован обошел едва ли не весь парк: по словам заказавшего операцию Быкова, какие-то праздношатающиеся граждане предали кошачье тело земле именно в парке на Затоне. На основе только этой информации сузить территорию, где имело смысл вести поиск Тохиной могилки, Вован не мог. Однако он надеялся, что сумеет распознать на местности свежее захоронение, ведь наверняка над ним будет разворочен дерн и насыпан холмик земли.

Одет Вован был по-летнему легкомысленно, как множество других измученных жарой праздношатающихся граждан: майка, шорты и сандалии на босу ногу, но в руке держал лопату. Некоторое несоответствие обмундирования и снаряжения вызывало подозрения. Один раз Вована остановил милицейский патруль, имеющий установку пресекать партизанские вылазки дачников на парковые клумбы за дармовыми саженцами цветущих растений. Потом к нему привязался какой-то хмурый небритый дядька, утверждающий, что ловля рыбы в зоне отдыха запрещена, а копка червей разрешается только на специальных делянках и за отдельную плату: рубль за червя. Чтобы отвязался, Вован насыпал дядьке в грязную ладонь мелочи и, пока тот алчно считал добычу, мысленно переводя рубли в пивограммы, Вован шустро шмыгнул в густой подлесок.

В тени старых могучих деревьев было прохладно, покойно, тихо – в целом вполне приятно, если бы только не так сильно донимали злые и голодные заповедные комары. На ходу энергично хлопая себя по шее, плечам и коленкам – так, что со стороны могло показаться, будто он пляшет «Цыганочку», – Вован незаметно забрел в отдаленный уголок парка, где наконец нашел следы хоть каких-то земляных работ. Правда, довольно глубокая квадратная яма размером приблизительно метр на метр мало походила на кошачью могилку – в таком-то шурфе легко мог поместиться даже сенбернар, – но на зеленом пригорке неподалеку лежала небольшая плита с трогательной надписью «Спаниель Луишка, 1990–2002», и это утвердило Вована в уверенности, что он нашел-таки кладбище домашних животных.

– И никто не узна-ает, где могилка твоя, – негромко запел он, внимательно исследуя почву под ногами в поисках свежего курганчика: копать все подряд не хотелось.

Примерно за час пыхтящим, как паровая машина, Вованом одна за другой были разрыты приблизительно на полметра в глубину три наиболее подозрительные выпуклости, но искомой коробки с кошачьими останками ни под одним холмиком не нашлось. От непривычной физической работы Вован быстро вспотел, устал, проголодался и начал сердиться. Потом, пятясь в процессе копки назад, он обо что-то споткнулся, упал и больно ушибся копчиком, под которым в густой траве обнаружилась коварно брошенная кем-то металлическая табличка с надписью: «Не копать, кабель!».

– Да на фига мне ваши кобели, – злобно проворчал Вован, в сердцах отшвыривая табличку к усыпальнице спаниеля Луишки.

Он раздосадованно вздохнул, потер ушибленный копчик и, чтобы успокоиться, отложил лопату, подошел к краю открытого шурфа, расстегнул штаны и приготовился помочиться.

Работяги, неспешно исправлявшие повреждение силовой линии с самого утра и до наступления святого времени – часового обеденного перерыва, такого пассажа никак не предвидели!

Едва золотистая струя соприкоснулась с оголенными жилами силовой линии, вверх по дуге с шипением проскочила могучая искра, конвульсией Вована отбросило назад, спиной он сильно ударился о дерево, медленно съехал по стволу вниз и остался лежать в папоротниках, где его и нашли получасом позже вернувшиеся с обеда пролетарии.

Спешно вызванный с близрасположенной базы спасателей врач, осмотрев тело, вопреки ожиданиям оказавшееся не совсем бездыханным, изумленно покрутил головой и сообщил перепуганным рабочим, что в его практике подобного случая не бывало, потому что, по статистике, подобные казусы происходят не чаще одного раза на миллион. Одежда на Воване обуглилась, волосы и брови сгорели, а от металлической пряжки брючного ремня на животе образовались две отчетливые полоски, при виде которых с трудом приведенный в чувство Вован обреченно прошелестел:

– Параллельные! – и снова потерял сознание.

В поисках Вована Ваня отшагал несколько километров и буквально сбился с ног. Ничего удивительного в этом не было, так как старый парк на Затоне больше походил на дикий субтропический лес со всеми его сомнительными прелестями, как то: кусачими комарами, густым непролазным лиственным подлеском, цепкими колючками, коварно замаскированными высокой сочной травой полусгнившими колодами и замшелыми пнями, неожиданно возникающими под ногами лужицами гнилой воды и – это уже были приметы цивилизации – периодически встречающимися пепелищами в обрамлении ржавых консервных банок и пустых пластиковых бутылок и стаканчиков. К приятным моментам относились редкие встречи с полудикой живностью: так, Ваня с удовольствием понаблюдал за энергичными прыжками рыжей белки, прослушал ритмический экзерсис в стиле драммон-бейс в исполнении дятла и по шевелению травы отследил перемещения крупной буланой кошки, которую наивно принимал за зайца-русака, пока она не подошла поближе и не произнесла сакраментальное «Мяу!»

С еще большим удовольствием Ваня понаблюдал бы за Вованом, но тот как исчез еще на входе в парк, так больше и не появлялся в его поле зрения.

Почесывая искусанные комарами и исцарапанные колючками конечности, утомленный Ваня брел в дебрях наугад, грустно размышляя о том, что холодная славянская кровь Маруси Сиротенко, очевидно, полностью нейтрализовала генетическую предрасположенность сына гамбийского подданного к жизни в джунглях. Впрочем, в Гамбии все больше саванна…

Вована Ваня нашел совершенно случайно, споткнувшись о валяющуюся в траве саперную лопатку. Поднявшись, отряхнув с колен налипшую землю и зелень и нецензурно выругавшись отнюдь не по-гамбийски, Ваня огляделся и увидел у подножия раскидистого дуба не менее раскидистого, в смысле раскинувшегося, Вована.

Прижавшись холкой к серо-коричневому, похожему на огромную слоновью ногу, морщинистому стволу, Вован полусидел-полулежал в густых реликтовых папоротниках. Глаза его были закрыты, лицо мертвенно бледно, волосы будто обгорели, одежда обуглилась. В воздухе горьковато пахло горелым. Спиртным не пахло вовсе, из чего следовало, что в транс Вована поверг отнюдь не алкоголь.

Ваня осторожно приблизился, взял Вованову бессильно уроненную руку, пощупал запястье и ощутил слабое биение пульса. Как хороший мальчик, он понимал, что его гражданский долг – позвать на помощь. Не понимал он другого – откуда ее звать?

Пока Ваня в полной растерянности оглядывался, определяя, как его учили на уроках природоведения в начальной школе, все по тому же замшелому дубовому стволу, где север, а где юг, и пытаясь сообразить, как вывести из этого ценного наблюдения заключение о том, в какую сторону бежать за помощью, она подоспела сама. Ваня услышал приближающиеся бодрые мужские голоса и сочный хруст приминаемых тяжелой обувью реликтовых папоротников. Бесшумно попятившись, он осторожно отступил в недалекие кусты цветущих рододендронов, где и залег.