все эти абстракции? Достаточно слову бросить боевой клич. По его зову явятся газетные передовицы, министры – члены кабинета, – короче говоря, всё то, что в детстве считаешь самым главным, мерилом всего сущего, самой истиной, от которой нельзя отступить ни на шаг, иначе страшное проклятие падет на тебя[94].

Героиня осуждает абстракции. Она воспроизводит все те ритуалы, с которыми неизменно связаны абстракции, и тем самым помещает проблему в социальный контекст:

Но абстракции почему-то возвращают нас к воскресеньям в Лондоне, воскресным прогулкам, воскресным завтракам и еще к благопристойным поминовениям умерших, к модной одежде и традициям – вроде обыкновения сидеть всем вместе в одной комнате до положенного часа, хотя это никому не доставляет никакого удовольствия. На всё был заведен свой порядок. Когда-то, согласно порядку, скатерти делались из гобелена… С каким изумлением и в то же время восторгом вдруг обнаруживаешь, что все эти важные вещи, воскресные завтраки, воскресные прогулки, загородные дома и скатерти, в сущности, были не совсем настоящими, а скорее иллюзорными…[95]

Старый порядок, который описывает Вулф, и мир героини рассказа разделяет Первая мировая война и разрушенная вера в прогресс. Британское содружество достигло своего апогея. И не осталось больше возможностей для расширения колониальных держав.

Писательница исследует медленно нарастающее чувство нереальности, которое приходит вместе с наступлением современности. Или, говоря точнее: приведенные выше цитаты ясно указывают на то, что старые карты необходимо перерисовать. Устаревшие абстракции необходимо заменить иными образами реальности.

Попыткой осуществить это и стал модернистский роман. Сама Вулф направила бинокль на всё повседневное, на облеченную в твид скучную серость. Она хотела найти особенное в повседневном, что-то само по себе замечательное, прежде чем сознание успеет произвести сортировку, отделяя существенное от несущественного. Хотя именно поэтому рассказ «Пятно на стене» – в некотором роде провал. Пятно на стене, впоследствии оказавшееся улиткой, становится поводом для довольно претенциозных рассуждений героини о жизни и литературе, и это не что иное, как те самые абстракции.

Всё это кажется очевидным. Однако рассказ не становится от этого менее интересным. Литературная техника, с которой экспериментировала Вирджиния Вулф, нашла свое применение в последующих романах. Свободный и одновременно отточенный стиль ее прозы, смелые переводы фокуса с конкретной, часто тривиальной реальности на внутренний мир человека – всё это доводится в романах до совершенства и представляет собой абсолютно новый художественным метод.

В романах писательница смогла развернуться в полную силу. И тогда ей удалось разработать новую форму, основанную на полифонии голосов, как в романах «Миссис Дэллоуэй» и «Волны» (1931). Это не значит, что рассказы хуже, просто сам формат короткой прозы был слишком тесен. Тем больше удивления вызывают традиционные по форме, почти бурлескные тексты вроде рассказа «Вдова и попугай: правдивая история», повествующего о колдовстве и темных ночах в Сассексе.

Отличительная черта творчества Вирджинии Вулф – сейсмографические исследования человеческого сознания. И неважно, чтó в данный момент является содержанием сознания: стремление к смерти или пирог с почками. Постоянная тема в рассказах Вулф – разлад между внутренним и внешним. Герои, запертые в рамках социально санкционированной картины мира с прилагающимися правилами поведения, чувствуют себя так же «уютно», как ребенок в обуви взрослого.

Они также с трудом выносят патриархальный уклад, согласно которому сыновей отправляют в Оксфорд или Кембридж, в то время как дочери должны сидеть дома и вышивать. Героиню рассказа «Знакомство» – Лили Эверит – хозяйка званого вечера миссис Дэллоуэй силком тянет знакомиться с молодым человеком, и Лили при этом выглядит «примерно как капризный парусник, что кренится на волнах, поднятых идущим впереди пароходом». Это – резкий выпад Вирджинии Вулф против мужского мира, в котором женщины всегда на положении изгоев и подчиненных.

Не лучшим образом всё складывается и для несчастной Мейбл на другом званом вечере у миссис Дэллоуэй. В рассказе «Новое платье» социальные условности выполняют функцию смирительной рубашки. Вечер Мейбл, как и многое другое в ее жизни, испорчен – частично из-за старомодного платья из желтого шелка, частично из-за того, что происхождение героини недостаточно благородное.

Всё это дает прекрасную возможность заглянуть в писательскую мастерскую Вирджинии Вулф, и более того – те, кто прочтут собрание рассказов и прозаических зарисовок, увидят одну из величайших писательниц ХХ века в новом свете. Они пройдут путь от раннего рассказа «Беседа на горе Пентеликон», написанного двадцатичетырехлетней Вирджинией Стивен, пробующей себя в создании эстетской, чувственной прозы, к зрелой Вулф, проложившей дорогу новому типу повествования, и в частности – к самой последней ее работе, рассказу «Водопой», написанному за месяц до самоубийства.

Портрет художника в юности: Джуна Барнс (1)

Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 23 марта 1995 года под заглавием «Смелость и оригинальность: жемчужины прозы».

Джуна Барнс начинала свою карьеру как журналистка и репортер. И писала она не для потомков, а чтобы заработать себе на жизнь.

«Джуна, ты там жива еще?» – кричал каждое утро из своего окна поэт э. э. каммингс, сосед Джуны по Гринвич-Виллидж в начале шестидесятых. Оба давно уже покинули этот мир, но и сегодня над крышами витает ее ответ: «Жива, о да, еще как жива!»

Джуна Барнс (1892–1982) не так давно заняла положенное ей место в литературной истории ХХ века. Она написала ряд экспериментальных повестей и романов. Самым успешным стал роман «Ночной лес» (1936).

Барнс родилась в штате Нью-Йорк в многодетной богемной семье; оба родителя имели отношение к миру искусства. В 1910-х годах она начала работать в Нью-Йорке, писала для газет и журналов. Джуна Барнс была невероятно трудолюбива и прилежна, ее журналистские работы отличаются смелостью и оригинальностью, а специализировалась она в основном на литературных репортажах. Самые, пожалуй, важные в своей жизни годы – двадцатые – она провела в авангардистском Париже. Это был Париж Стайн, Токлас, Хемингуэя, Фицджеральда и Сильвии Бич.

Джуна Барнс начала писать на заре ХХ века. Электрическое освещение в Нью-Йорке было еще в новинку, улицы в Бруклине покрывал лошадиный помет, а Эллис-Айленд кишел паразитами, пробравшимися сюда заодно с иммигрантами из Старого Света. Суфражистки вели отчаянную борьбу за избирательные права, устраивали голодовки. А в Париже знатные дамы разъезжали в колясках с занавесками на окнах. Молодой Хемингуэй топтался на пороге своей писательской карьеры.

При всем при этом создается ощущение, что Барнс писала свои статьи буквально вчера. Понятно, что сами объекты ее интереса давно канули в историю. Кто помнит сегодня исполнителей танго Вернона и Ирен Касл или ручную мышку манекенщицы Кики?