«И теперь ты можешь спокойно это сделать!» – мысленно ответила ей Айше.

Тучи спустились так низко, что, казалось, они вот-вот закроют не только вершины ближайших гор, но и крыши и верхние этажи домов. Серая стена дождя начиналась где-то возле туч и исчезала в таком же сером море, и невозможно было отличить их друг от друга. Такие дожди, со шквалистым ветром, со сверкающими почти у самого моря молниями, с грохочущим прямо над крышами громом, с потоками воды, льющейся по мостовым и тротуарам и парализующей иногда на целый день нормальную жизнь города, с темнотой, настигающей вас в полдень, – такие дожди не редкость в Измире. Они проходят так же неожиданно, как начинаются, словно кто-то на самом верху решает быстренько перемотать пленку с этим небесным спектаклем назад.

И тучи, которые наплывали со всех сторон, с той же неправдоподобной скоростью рассеиваются; небо обретает свой обычный, яркий, как на рекламном плакате, голубой цвет; солнце возвращается на положенное ему место. А о дожде напоминают только маленькие и большие радуги, которые так любят порезвиться после каждого дождя над Измирским заливом.

Но сейчас до радуг было далеко. Вода лилась по окнам сплошным потоком, как будто их поливали из шланга. София давно ушла, вооружившись единственным в доме зонтиком, поскольку Айше удалось убедить ее, что ей самой он явно не потребуется еще несколько дней.

Приближался вечер, и Айше снова почувствовала себя хуже. Лекарство пить было рановато, и она в ожидании мужа свернулась на диване под пледом, надеясь, что сможет согреться и подремать.

Но сон не шел. Не было даже сладкой полудремы, затягивающей ее все дни болезни. Вместо сна и усыпляющего тепла наплывали холодные неприятные мысли.

Все правильно. Конечно, правильно. Все они уверены, что смерть Лили связана (так или иначе) с золотым днем. И, значит, всё, что они, эти женщины, делают, вполне логично. Одни обвиняют других, другие оправдывают себя. Тем самым тоже косвенно обвиняя других.

София выбрала второй путь. Как более интеллигентный. Понимая, что рано или поздно ее история выйдет наружу, она предпочла все рассказать сама, как и подобает ни в чем не виновному человеку. Или человеку, понимающему, как следует себя вести ни в чем не виновному?

Не сложновато ли получается?..

Какая-то мысль мелькнула в глубине сознания и исчезла, не вынырнув на поверхность, как маленькая серебристая рыбка. Мелькнула – и даже хвостика не увидишь.

Что за мысль? О Софии? Нет, не совсем. С ней как раз все понятно.

Айше попыталась вернуться к началу своих размышлений. Кажется, она думала о поведении Софии, которое можно объяснить тем, что она не хочет скрывать своих натянутых отношений с Лили, поскольку ни в чем не виновата, кроме неприязни к ней. С другой стороны – да, это был финал той же мысли – если бы София (которую не хочется ни в чем подозревать, к тому же в убийстве, очень не хочется!), ну предположим на минутку, отравила чем-то мешавшую ей (очень мешавшую, ставившую под угрозу благополучие не Софии, нет, а ее любимого сына – для нее это мотив, весомый мотив!), так вот, не отвлекайся, если бы она отравила мешавшую ей Лили, то как бы она себя повела? Как было бы логичнее себя повести? Психологически точнее? А в психологии София кое-что смыслит, не забывай, пусть на дилетантском уровне, но все же… Так как: затаиться и ждать, пока кто-нибудь из осведомленных подружек порадует ее историей полицию? А потом? Подтверждать? Опровергать?

Опровергать глупо: есть сам господин Омер, он тоже мог бы поделиться своими видами на Софию с полицейскими, есть муж Лили, который наверняка был в курсе переживаний супруги, есть Эрим, которому, похоже, очень хотелось стать законным обладателем приезжавшего за ним «Мерседеса», дачи у моря, компьютерных игрушек и представительного господина в качестве отца.

Пришлось бы все подтвердить. И что тогда сказать? Извините, я не рассказала этого сама, потому что это совершенно не важно, я и думать об этом забыла, не придала значения? Глупо. Понятно, что в ее жизни не так много событий, чтобы не придавать значения такому серьезному для нее делу. Извините, я промолчала, потому что это прекрасный мотив для устранения Лили, и я боялась, что вы меня заподозрите? Почти нормально. Так в девяноста случаев из ста ведут себя и подозреваемые, и убийцы, и свидетели.

Но София выбрала самый лучший вариант. Не стала ждать, пока другие позаботятся довести до сведения полиции ее мотив, а пришла сама. Не в полицию, правда, а к Айше, но это можно понять, и день с лишним размышляла, стоит ли это делать, но это тоже объяснимо и приемлемо. Не сразу же выкладывать все свои маленькие тайны, можно и подумать немного.

Своим приходом к Айше она словно сказала: да, мотив у меня был, но я ни в чем не виновата, и бояться мне нечего. А уж симпатизирующая ей Айше сама позаботится о том, чтобы довести ее признания до сведения полиции в наиболее выгодной и щадящей форме.

И все это может оказаться правдой, а может ложью.

И мысль-рыбка сверкнула своим тотчас исчезнувшим хвостиком где-то здесь. На заключении, что если это ложь, то не сложновата ли вся конструкция?..

И мысль почему-то относилась не к Софии. Так. Уже что-то. Не София.

Еще кто-то, создавший слишком сложную ложь? Перемудривший?..

Ладно, поищем.

Вылезать из-под пледа не хотелось. Но Айше знала, что если она сейчас же не встанет и не положит перед собой свою схему, то мысли ее так и будут кружить вокруг одного и того же и ни до чего нового она не додумается. И рыбку свою, пусть крошечную и ни на что не годную, не поймает.

А кто знает, вдруг она вовсе не ни на что не годная? Малюсенькая такая рыбка, экзотическая – на жаркое не потянет, но для аквариума в самый раз? Они, кажется, бывают безумно дорогие, эти аквариумные рыбки…

Она встала и с недоумением посмотрела на пустой стол. Потом вспомнила, что спрятала свою схему за шкаф и попыталась извлечь ее оттуда. Это оказалось не так просто. Насколько легко было засунуть тонкий и плотный лист бумаги между стеной и шкафом, настолько теперь было трудно даже сообразить, как его достать.

Рука не пролезала в узкую щель, пальцы беспомощно шевелились в нескольких миллиметрах от края листа, не касаясь его, сдвинуть тяжелый, набитый книгами шкаф нечего было и думать.

Айше, разозлившись сама на себя, пометалась по квартире в поисках чего-нибудь длинного и тонкого, но шкаф стоял в углу, и найденные ею линейка, нож и шампур для гриля только подталкивали лист, задвигая его еще дальше.

Она пришла в отчаяние и села перед шкафом, чтобы спокойно подумать. Ничего страшного, в конце концов, незачем так злиться. Все записи есть на кассетах и отдельных листочках; к вечеру придет Кемаль, и вместе они смогут сдвинуть шкаф, но все равно обидно. Мысль-рыбка окончательно ускользнула, рабочее настроение испарилось – и все из-за собственной глупости. Неужели во всей квартире не нашлось другого места, чтобы положить лист бумаги? Запертая комната, например.