направлениях на север, юг, восток и запад — первых отрезков пути, который приведет их в далекую Москву и на пылающий пожаром войны испанский полуостров. Возбужденные толпы хлынули к Тюильри, когда из артиллерийского парка раздался грохот орудийных залпов, с первым из которых затих гомон парижан, и они начали считать залпы — один, два, три и далее до двадцать первого.

За двадцать первым залпом неожиданно последовала тишина, продолжавшаяся не более двух-трех секунд. Потом, когда двадцать второй выстрел эхом отозвался во внешнем дворе дворца, город потрясли одобрительные крики, продолжительный мощный рев, который слышался в самых отдаленных пригородах столицы.

Сцена перед Тюильри напомнила некоторым то, что происходило здесь в один из знойных августовских дней девятнадцать лет назад, когда толпа парижан штурмовала дворец и перебила гарнизон. Теперь собравшиеся здесь люди испытывали совершенно другие общественные настроения. Они подбрасывали вверх свои шляпы, обнимались, восклицали, что это величайший день для Франции после 14 июля 1789 года. В возрасте сорока одного года и семи месяцев у императора Наполеона наконец появился наследник, мальчик.

В Тюильри царила волнующая атмосфера.

В шесть часов утра Наполеон принял ванну, размышляя над тем, что роды его жены продолжались уже третий день. В покоях Наполеона находились двадцать два свидетеля, все видные люди, и каждый мужчина и каждая женщина смертельно устали и изнемогли.

Возле кровати дежурили четыре самых выдающихся в этой стране доктора. Крестьянская девушка из Нормандии, нанятая в качестве повитухи, сидела рядом с огромной кроватью, положив руки на колени. Подобно герцогам и графам, маршалам и сенаторам, она ждала. Весь Париж находился в ожидании.

Многие часы напряжение во дворце казалось почти невыносимым. Оно не ослабло, когда один из докторов, Дюбуа, торопливо подошел к Наполеону и шепнул, что положение становится критическим и потребуется использовать медицинские инструменты.

Наполеон не показал охватившего его ужаса, стал говорить спокойно, будто отдавал своему последнему резерву приказ о наступлении в ходе решающей битвы.

«Как бы вы поступили при нормальных условиях в подобном случае?» — поинтересовался он.

Дюбуа честно ответил ему, что он бы применил медицинские инструменты.

«Тогда используйте их не мешкая, — коротко бросил ему Наполеон. — Отнеситесь к моей жене так, как будто это жена торговца с улицы Сен-Дени!»

Хорошие слова, которые ничего не значили. Как можно было так поступить, когда столь многое зависело от благополучия крохотного живого существа, которое боролось, чтобы выйти из чрева супруги этого великого человека на свет Божий?

Пятьдесят миллионов подданных во Франции и в зависящих от нее странах ждали этого события почти семь лет. За пределами же Франции это приобретало жизненно важное значение для уже существовавших и перспективных ее врагов. Пол и здоровье ребенка имели чрезвычайно большое значение для моряков в проливе Па-де-Кале и для тиранов Московии. Это было столь же важно для поляков, ждавших возрождения своей нации, как и для сражавшихся испанских горцев, которые планировали новые нападения на французские транспорты.

Время проходило медленно, бесконечно тянулись минуты мучительного ожидания.

Наполеон вошел в комнату и взял жену за руку, но он не мог переносить такие сцены, и его нервы не позволили ему задержаться там дольше, чем несколько мгновений. Он вновь возвратился в свои комнаты, где в восемь часов вечера ему сообщили, что пришло время выбрать — оставлять в живых мать или ребенка. Он бесстрастно распорядился о том, чтобы любой ценой спасти жизнь матери. Ребенок имел второстепенное значение.

Прошло еще два часа агонии перед тем, как ему принесли несколько более обнадеживающие вести. Мария Луиза немного оправилась, но похоже, что ребенок оказался мертворожденным. Наполеон вздохнул, но с облегчением, что заметили все присутствовавшие.

Прошло еще десять минут, пока к нему подошли опять, на этот раз на лице доктора отразилась радость. Ребенок оказался живым. Прореагировал на массаж, сделанный теплой салфеткой, легким шлепком и тем, что хирург закапал ему в ротик несколько капель коньяка. Новости оказались еще более потрясающими. Родился мальчик, король Рима!

С Бонапарта как рукой сняло апатию даже до того, как закончился доклад. Его глаза осветились радостью, к нему опять возвратилась живость. На мгновение он опять стал Наполеоном Арколы, Риволи и Аустерлица.

«Позвать моих пажей и отдать салют!» — рявкнул он и без лишних слов вышел на балкон, чтобы ответить на громозвучные приветствия своих подданных…

Три дня спустя эти новости докатились до Вены, и, поскольку союз с Францией все еще означал мир, их встретили с таким же восторгом. Но не абсолютно все, так как по крайней мере один недовольный австриец высказал такое предсказание: «Через несколько лет этот король Рима окажется здесь в качестве нищего студента».

Сомнительно, чтобы даже сам предсказатель серьезно верил в свое пророчество. Но заявление это оказалось удивительно верным. Спустя двадцать один год заточенный принц умрет в этом же городе, королем Рима он останется только на словах.

Постепенно жизнь в Тюильри вошла в свое привычное русло.

В тот же вечер состоялось частное крещение, когда Наполеон, держа младенца на руках, торжественно подошел к купели, Мария Луиза, совершенно обессилевшая, но довольная тем, что все так кончилось, получила сказочную награду — ожерелье из семи нитей великолепного жемчуга, всего восемьсот шестнадцать горошин, которое стоило полмиллиона франков.

Немного окрепнув, она написала радостное письмо отцу в Вену, и принц снобов Франц тут же заставил своих слуг искать исторические корни своего высокородного внука. Францу не хотелось думать о том, что его внук являлся также внуком безденежного корсиканского юриста.

Ученые глубоко копнули книги записей и архивы древних городов и пригреваемых солнцем деревень, но их ждал не очень большой успех. Франц смог проинформировать Бонапарта о том, что его специальная исследовательская группа наконец выявила следы первых Бонапартов в Тревизо. На Наполеона это не произвело впечатления. Размышляя над тем, что династия Габсбургов была основана около шести столетий назад таким же, как сам он, солдатом, который с помощью своего меча выковал целую империю, он заявил: «Я предпочитаю быть Рудольфом своей нации!» Гордый Габсбург никогда не простил ему этого язвительного замечания.

Наполеон сел за письменный стол, чтобы написать Жозефине, продолжавшей жить в Мальмезоне, симпатичном сельском доме, где она когда-то задумывалась, не поменять ли ей своего мужа на Ипполита Шарля, и где чуть не утонула еще в одном долговом озере. Ее бывший супруг хорошо знал обо всех ее счетах и после развода, но в свою торжественную минуту не стал беспокоиться по этому поводу. Ему хотелось, чтобы Жозефина услышала потрясающие новости из его собственных