– Это моя девочка! Отдайте, пожалуйста! Я все равно не уйду. Я...

Бедный ребенок. Действительно, совсем, совсем молоденькая, чуть старше Лешки... Дуреха. Бедняжка. Как же ее так угораздило...

Ирина перехватила свой рукой девушкино запястье, тоненькое какое, одни косточки, в чем там душа держится, притянула ее к себе. Выдохнула в лицо громким шепотом:

– Не кричи! Ребенка разбудишь, балда! Отдам я тебе твою девочку, успокойся, бери, только не урони. – И передала сверток в эти прозрачные руки.

Девушка вцепилась в люльку, притиснула к себе. И замерла, явно не понимая, что происходит и что делать дальше. Ее внутренняя программа была выполнена. Драйв кончился, а плана не было. Что поделаешь – юность...

Началась посадка. Проводница отперла дверь тамбура, скинула подножку. Народ, теснясь, стал забираться в вагон. Ждать было некогда, и распускать сентиментальные слюни тоже.

– Так, – Ирина пододвинула к девушке пакет с детскими вещами. – Забираешь это.

– Что... Спасибо, не... – начала та, но Ирина только отмахнулась.

– И это, – она вытащила из своей сумки другой пакет, собранный, чтоб был под рукой, памперсы, бутылка воды, банка с детским питанием.

– И вот, – рука нащупала в сумке один из оставшихся конвертов, сунула девушке в руку.

Девушка, не понимая, что с этим делать, держала его беспомощно в руке поверх люльки. Люльку она по-прежнему тесно прижимала к груди. Оттуда слышалось недовольное сопение.

Ирина вынула из ее пальцев конверт, показала девушке.

– Это тебе. На первое время, должно хватить. Спрячь получше.

В зеленых глазах (Ох, а она ведь тоже красотка, как и малышка. То есть наоборот, конечно.) мелькнула искра понимания. И одновременно испуга.

– Да что вы! Да вы и так! Спасибо, не надо, я справлюсь.

– Молчи, некогда! – Цыкнула на нее Ирина, нашаривая в сумке телефон. Ей пришла в голову очередная толковая мысль. Да где же этот чертов аппарат?

Трубку сняли быстро, с первого же гудка.

– Дмитрий Сергеевич, – чуть задыхаясь, выдохнула Ирина. – Это Ирина. Ваша девушка, да – Марина? Ну да, она нашла меня. Я все ей отдала. И прошу вас – вы тоже ей все отдайте. Я ей скажу, она к вам подъедет. Спасибо. Я думаю – это будет самый лучший вариант. Для всех.

Сунув телефон ничего не понимающей Марине, Ирина быстро проговорила:

– Тут номер, позвонишь доктору, Дмитрий Сергеевичу, съездишь к нему, в роддом, он там тебе передаст... От меня. И не вздумай отказываться, это для девочки. Счастья вам.

Повернулась, побежала – и как раз успела вскочить на подножку трогающегося поезда.

Поезд мерно стучал колесами, убегая из темноты в темноту и оставляя там, позади, прошедший день, ненужный город, несостоявшуюся жизнь. Впрочем, почему несостоявшуюся? Она состоится, эта жизнь, просто отдельно от нас, и мы о ней больше ничего не узнаем... И непонятно, хорошо это, или плохо.

Ирина сидела в своем купе. Хорошо хоть, что одна, а то еще толклись бы рядом какие-то чужие люди, чавкали бы, храпели, общаться бы пришлось, в душу, того и гляди, начали бы лезть со своими посторонними проблемами, и так больше суток. А на ней, на душе, и без того, в общем, как-то пакостно. Хотя, если так разобраться, отчего? Ничего же не произошло, если пристально-то поглядеть. То есть просто, буквально, ни-че-го, тем более уж – ничего плохого. И мир в собственной семье не нарушен, и девочка осталась с матерью, вот только денег князевых поубавилось, да... В общем, получается, скаталась низачем на край света за чужие деньги, всего и делов. Глупо? Да. Но плохо? – Скорее, все-таки нет. Можно и с другой стороны поглядеть – так романтично, такое приключение. Разве что... Только собственная никчемность стала яснее, вот, наверное, в чем главная-то беда. Так можно было списывать все на благородный душевный порыв – усыновить, возместить, а так оказалось, что, как до дела дошло, так и в кусты... Хотя и это тоже не совсем верно, не драться же было с этой Мариной, да и потом, она действительно родная мать. Нет, это правильно все. Отчего только внутри так тошно, да и под ложечкой сосет...

Между прочим, говоря о которой... А не пойти ли и в самом деле поесть? Когда это, кстати, было последний раз? Ужина никакого точно не было, да и обеда что-то не припоминается... Вот вам и ответ, почему под ложечкой сосет... А ты поешь, поешь – глядишь, и полегчает.

Повинуясь этой мысли, Ирина поднялась, потянулась за кошельком. Интересно, ведь не запирается снаружи, а как же вещи? Вот вам прелести путешествия в одиночку... С другой стороны, кому могут понадобиться мои трусы, решила она, засунула в карман джинсов паспорт и кошелек, решительно вышла из купе и отправилась по раскачивающимся вагонным коридорам в поисках ресторана.

Ничего радостного, впрочем, она там для себя не нашла. Право, «ресторан» было слишком громким названием для этого буфета на колесах. Кофе был жидким и еле теплым, хлеб черствым, а уж еда... Нет, ради спасения организма от голодной смерти употребить ее было можно, но удовольствие от этого получить было никак нельзя. Вдобавок здесь почему-то и курить запрещали. Ирина в принципе не курила, то есть делала это настолько редко, что можно было бы и не вспоминать, но тут ей почему-то отчаянно захотелось именно закурить. Из вредности, не иначе, но, тем не менее, она тут же на месте, назло, купила у буфетчицы пачку югославских сигарет по немыслимой цене. И еще несколько сомнительного вида зеленых яблок, взять с собой в купе, будет завтрак – все-таки с утра лучше, чем совсем ничего. Сигареты и яблоки в руках не умещались, пришлось докупать для них еще и пакет.

Возвращаясь обратно, Ирина вдруг обнаружила в одном тамбуре разбитое окно. Вернее, бывшее разбитое окно – в вагонной двери просто не было никакого стекла. Ирина зачем-то остановилась, подошла, высунула руку наружу сквозь зияющую прямоугольную дыру. В ладонь крепко ударил встречный ветер. Ирина нагнулась, осторожно высунула в отверстие голову, зажмурилась. Вспомнила, как в детстве ездила с мамой в Крым, забиралась на верхнюю полку и вот так же высовывала голову навстречу ветру в окно. Он обдувал щеки, путал волосы, а мама сердилась: «Перестань сейчас же, тебя продует!» Эх, жалко, сейчас на нее сердиться некому...

Но делать это в пустом темном тамбуре было некому, и она всласть дышала быстрым ветром дороги. Щекам было холодно. Пахло паровозной гарью и почему-то весной. Колеса выстукивали бодрый марш, и в такт ему почему-то хотелось запеть какую-нибудь дурацкую песню из комсомольской молодости. Вообще хотелось молодости. Ну, или поверить в то, что и сама еще молодая, что все еще возможно... Ну, если уж не поверить, то хоть помечтать...

Когда и как в тамбуре появился юноша, она не заметила. Просто кто-то вдруг кашлянул за спиной, она вздрогнула, вынырнула из темноты окна назад в темноту вагона – и он стоял перед ней. Высокий, худенький, в джинсах и странного вида большом плаще. Совсем молоденький, почти мальчик. Немного старше Лешки – она автоматически мерила по собственным детям всех, кто более-менее совпадал по возрасту. Светлые волосы, чуть длинноватые и убранные за уши, на прямой пробор.