– У меня сдачи нет, – буркнул водитель, но Ирина только отмахнулась и стала выгребать из машины свое имущество.

К счастью, комната матери и ребенка на вокзале все-таки была. Другое дело, какой она была, эта комната! Но тут уж, как говорится, не до жиру. Был стул, на котором удалось притулиться, был кусок стола, на котором можно было, как-то приспособившись, переодеть малышку. Та проснулась во время ирининых метаний по вокзалу в поисках пристанища, начала хныкать, бедняга. Есть хотела, наверное. Эта мысль только добавляла нервозности, а ее, честно говоря, хватало и без того. И даже, собственно, было не очень понятно, почему. Казалось бы, все подходит к концу, даже практически кончилось, чего психовать? Но Ирина дергалась, чувствовала себя как-то затравленно, и никак не могла успокоиться. Ее раздражали неудобные сумки, грязная комната, колченогий стул, собственные трясущиеся руки, просыпавшие сухой порошок детской еды мимо горлышка бутылочки, предстоящие два часа до поезда, в общем, все. Наверное, это наступала реакция – больно уж гладко и быстро пронесла ее волна надо всем произошедшим, такое все-таки не может выйти совсем уж даром. Быстро несло – больно потом приложит об твердый берег.

И в общем да, приложило. Обихоженная и накормленная малышка снова тихонько посапывала у нее на руках, сумка не оттягивала плечо, а мирно лежала под стулом, который вроде бы тоже не собирался развалиться, время послушно, хоть и не очень быстро, ползло вперед, а паника у Ирины внутри не только не улеглась, но, казалось, выросла только сильнее.

От ужаса хотелось громко, в голос, завыть. Потому что – «Мама дорогая, что ж я сотворила-то!», – стучала в висках рвущаяся наружу безумная мысль, и единственным способом сделать так, чтоб голова от этого не лопнула был, похоже, этот самый вой, но и этого было нельзя. Оставалась внутренняя медитация.

Что, что, что! Что я наделала! И главное, Господи – зачем! Зачем мне понадобился этот прекрасный, но совершенно чужой ребенок, у меня есть свои. И что они-то скажут?! А Сашка! Они же мне все говорили, и все были правы, и почему я, дура, не послушала близких людей, и что я теперь буду делать!!! Ведь это – не конец, совсем не конец, это только самое начало, дальше только больше, пеленки, распашонки, ночей не спать, и никуда не денешься, это же даже не собака, это ребенок, это на всю жизнь, а я ее не то, что ее любить, я и от раздражения-то избавиться не могу! У-у-у!

Но нелепое, казалось бы, в данном контексте упоминание о собаке внезапно оказало на Ирину если не целительное, то по крайней мере успокоительное воздействие. Она вспомнила, как принесла впервые домой свою собаку, тогда еще двухмесячного щенка, и как, взглянув на него на следующее утро на свежую голову, испытала сходный по силе удар разочарования и страха. «Мамочка дорогая, зачем я это сделала?! Это ж теперь на всю жизнь. Лужи на полу, прогулки, кормежки по часам, не уехать никуда.» И тут же вспомнилась своя тогдашняя реакция – щенок-то не виноват. Он хочет есть, ему нужно на улицу. Действуй! И за этими простыми, рутинными действиями страх отступил, растворился, превратился в бытовые заботы и тем самым изошел совсем. Есть надежда, что и сейчас будет так же... Потому что младенец уж точно ни в чем не виноват!

Ирина осторожно поглядела на спящее личико. Какая хорошенькая все-таки, красавица будет. И умница, и воспитанная – что мы, не вырастим, что ли? Дочка. Можно будет, наконец, кому-то платьица покупать, баловать. И Сашка привыкнет, и дети. Нет, ничего. Справимся потихоньку. Не так все страшно. Вот только до дому доехать...

Ну и на будущее, конечно – думать надо головой, а не нестись, сломя ее же, по волнам драйва. Чистый драйв хорош в юности, а с возрастом к нему в придачу хорошо бы иметь четкий план. Да ведь был, был план-то, – спохватилась вдруг Ирина. Еще какой четкий! Не будь у нее такого плана, никакого драйва не хватило бы. План – да, был, – неохотно согласилась она сама с собой, но... В нем не было главного пункта, в этом плане! Решающий вопрос – а на фига мне все это надо? – остался, как говорится, неохваченным! И в этом вся соль момента! Хорошо еще, все вышло, как вышло, а ведь могло бы и хуже быть!

Закончив на этой позитивной ноте свой внутренний философский самодиспут, Ирина глянула на часы и стала потихоньку собираться. До поезда оставалось двадцать минут, пока найти, пока дойти, а там, глядишь, уже и купе откроют...

Когда она вышла на нужную платформу, поезд уже стоял, но двери вагонов были пока закрыты. Ирина, приглядываясь к номерам, дошла до своего вагона, который оказался почти у дальнего края перрона, остановилась напротив двери, но не близко, чтобы не затолкали, а чуть отступив. Опустила сумки к ногам, переложила поудобнее люльку в руках, перевела дух. Оглянулась на остающийся сзади вокзал и город за ним...

И увидела. Там, пока еще далеко, в толпе, прорезая ее, как нож, в ее сторону бежала высокая девушка с раскиданными по плечам густыми рыжими волосами.

Она неслась по перрону, обгоняя, расталкивая, сметая с пути бестолковых и непонятливых пассажиров, толпящихся, как нарочно, у нее на пути со своими узлами и телегами, мешающих везде, где только можно, но, тем не менее, все равно не могущих остановить ее и отнять, отнять... Никто не мог сейчас ей помешать, она мчалась к цели, каким-то лишним чувством безошибочно зная, где именно находится эта цель, как будно ее и в самом деле вел неведомый доселе инстинкт. Вокзал, расписание, пути, московский поезд, крытый перрон, четверть часа до отправления и эти корзинки под ногами...

Не сбавляя скорости, она продвигалась вдоль состава, успевая сканировать напросвет вагоны и толпу... Где, где, где...

И вдруг она увидела ее. Их. Там, на несколько вагонов впереди, стояла среднего роста светловолосая женщина с голубым свертком на руках. Марина на секунду застыла. Рыжие волосы, всклокоченные от бега, упали на лицо. Она досадливо смахнула их рукой. И сделала следующий шаг.

Это, конечно же, мог быть совершенно кто угодно – что может быть естественнее, чем девушка, бегущая по перрону вокзала во время посадки на поезд – но Ирина сразу, как будто ее чем-то толкнули, поняла, что эта девушка бежит по перрону не просто так. И совсем не на поезд. И...

Никаких чувств не было. Мыслей и эмоций, пожалуй, тоже. Ни страха, ни досады, ни облегчения. Просто данность. Она пришла за своим ребенком. Я его ей отдам. Так надо. И это правильно.

Ирина шагнула чуть в сторону, ближе к фонарному столбу, подтаскивая ногой проклятые сумки. Развернулась девушке навстречу. И все. Та уже стояла вплотную, не сводя горящих и немного испуганных глаз с голубого свертка в ирининых руках.

– Дайте! Это... Она моя!

Ирина не собиралась ей возражать. Вскрик девушки не то, чтобы напугал ее, просто был неожидан, и оттого показался слишком громким. Ребенок мог проснуться. Она защищающим жестом вытянула вперед руку.

– Чш-ш. Тише!

Девушка явно не поняла, решив, что Ирина велит ей замолчать. Ее лицо исказилось, на глаза выступили слезы, и она схватила иринину протянутую руку. Пальцы были ледяными.