сидела и вдыхала просто сводящие с ума запахи разнотравья. Это лето я, наверное, никогда не забуду. А потом, уже почти привычно начала напевать:

Если в моих мыслях туманно. Вижу, во снах я постоянно

(Когда непонятно и сложно; И, кажется, все невозможным)

Знакомой тропой; Я снова домой

С орлами парить там над землею; Жар утолить водой ключевою

Вернулся Таль, у ног сел Алый, потёрся волчьей мордой и завыл. Спиной оперевшись на валун, сел Кощей, став мне просто теплой подпоркой, сидеть стало удобнее. Казалось, горы прислушиваются к песне. Они ведь тоже устают, стоять веками, смотреть на людей и понимать. Все понимать… так пусть хоть на пару минут они почувствуют, что мы тоже дорожим ими, как и они нами.

Над колыбелью ветры мне пели мотив:

"Горы — горы вечные горы; Они — моя сила; Они за спиною!

Сердце не дрогнет и разум наполнен. Этой свободой, этим покоем!'

Где-то в горах ухнул филин, громкое эхо ночной птицы подхватили оборотни и тихонечко выли — подпевали. Душевно.

Родная земля залечит все раны; Снова Коста учит стихами

Они о великом, Чтоб быть человеком!

В песне души ритмы слышны. Солнце встаёт там за горой!

В танец меня зовёт круговой! Зов крови моей

Звучит всё сильней, как мотив:

""Горы — горы вечные горы; Они — моя сила; Они за спиною!

Сердце не дрогнет и разум наполнен. Этой свободой, этим покоем![4]

— Душевно, — Кощей накинул мне кофту, — Спасибо.

— Горы, навеяло. Они такие….

— Величественные. Вот вроде не первое тысячелетие живу, а все не устал. Может ко мне переведешься? Россию хоть посмотришь.

— Я подумаю.

— А с чего ты пошла в полицию?

— Уж кто бы ошибался! В следственный комитет.

— Ты поняла, о чем я.

— В детском доме осознала себя рано. Уж не знаю почему. Сейчас то понимаю, как мне повезло. Яга хоть и строгая, но детей, по сути, обожает. Я слишком не любила тайны. Три дня караулила нянечку, которая как мне, казалось, ворует мясо.

— Воровала?

— Да. Яга или тогда Зоя Ивановна меня похвалила. Нянечку я ту больше не видела.

— Уволила.

— А может съела? Она так-то не против была, но только с разрешения. В девяностые с зарплатой не очень было, вот она и разрешала брать продуктами.

— В этом вся Яга. Она на фронте своих девочек обожала. С Лаврентием ругалась так что по Кремлю мыши замирали, а его помощники пили валерьянку ведрами.

— Лаврентий? Неужели?

— Именно. Берия.

— И он это терпел?

— О! Ты бы знала, как он ее любил, — я аж обернулась на валуне, чуть не свалившись, колдун меня перехватил, — Но он был женат, болезненно честен с супругой. И ведьму эту любил.

— И?

— Просто любил. А она ему нервы мотала.

— А она знала?

— Яга? Не думаю, я-то случайно узнал. Развозил этих, генацвале, после банкета. Ну и рассказал он мне все по пьяни. Так и узнал, почему он ее концерты терпел, по-своему оберегал. Хотя если бы задумала, что против Кобы[5] не пожалел бы. Вряд ли справился, но сделал бы все.

— Почему? Вот почему кто-то из кожи вон лезет, а кто-то ворует, что не приколочено.

— Отколачивает и тоже ворует.

— Именно.

— Не все так просто. И эти разбойники не сразу дошли до этого.

— А как?

— Иосиф любил власть, мечтал о ней, стремился, грезил. Можно сказать, что на престол он взошел со смертью Ленина. В двадцать втором, в апреле. И получил разрушенную страну, до основания. Ведь взять власть просто, ну почти, а вот удержать. Но он был силен, воля его несгибаема. И осознал, что власть — это работа. Ни один раб не пашет столько, сколько правитель. Хороший правитель, подчеркну.

— Подожди, подожди, а как ты с ним познакомился?

— Я хорошо знал мать первой жены Иосифа, Саппоры Двали, в замужестве Сванидзе. Ее род был ведьмовской. Но предки отказались от силы, в обмен на власть в регионе. Но подарок не может быть вечным. Власть отобрали, но силу не вернули. Хотя женщины оставались женщинами, знания хоть со временем и уходили, но не исчезли, а еще притягательность. Магнетизм. Когда Като заболела, Саппора пыталась меня разыскать, это не сейчас, набрал номер и все. Я же не публичная личность, даже сейчас. Когда я прибыл к ним, ее уже хоронили. Там то и увидел молодого мужчину, которого лично вытаскивал из могилы. А потом спаивал еще сутки. Не любить этих женщин было невозможно для простого человека.

— А дальше?

— А дальше почти просто. Я не особо запоминал революционеров тогда, их было как блох на больной собаке. Второй раз он увидел меня уже в тридцать втором. Когда искал возможность спасти страну от дикого голода. Сталин готов был поверить хоть в самого дьявола, лишь бы спасти страну. А тут я, да и не сильно изменившийся. Было от чего задуматься. Мы начали общаться, не часто, работы было много, и у него, и у меня. Я тогда помог, провел тихо ритуал возрождения и опять пропал.

— И что произошло? Как он понял?

— В лето сорок первого, на второй день войны. В закрытый кабинет явилась твоя бабка. Сама предложила связать его и Россию. Что она увидела в будущем, не рассказала. Двадцать третьего июня она провела обряд, я тоже там учувствую. И опять я не поменялся. И Иосиф предложил мне должность.

— Как связала?

— Существует обряд, когда Род связывает Русь и ее князя. Это пошло еще с Ярослава Мудрого. Он любил эту землю больше самого себя. И Род даровал ему понимание, подарил ему эту связь. Есть много условий, это и сам человек, его добровольное стремление стать единым целым со своей землей и необходимость защищать. Прошлые грехи не важны, только желание сохранить свою землю. Сама Гамаюн может отказать, может забрать благословение. Были прецеденты. Но с мгновения после обряда, все, что делает князь — все по воли Руси. Он не может уничтожить ее, оберегает, заботится, ведет вперед. Но и земля дарует ему защиту, не полную, конечно, но ничего, что растет или создается на ней не может убить князя. Его приказ, это приказ Родины, его слово, это слово Руси.

— Тогда почему Сталин?.. Как?

— Ты про отравление?

— Да.

— Так яд просто привезли. И практически сразу подсыпали. Пару дней и он бы стал бесполезным.

— Кто?

— Нашлись. Подозреваю Остров. Но точно, никому не дали возможности, это проверить. Меня тогда расстреляли и закопали. Да пули смазали сонным зельем, похоронили под родником.