Поставила свою подпись и приложила ладони к щекам – горят от стыда. Селия прекрасно знала, что никто даже не глянет на эту запись, а если и глянет, не обратит внимания. Но куда деться от осознания служебного преступления?

Закрыла журнал и осмотрелась. Все так же, как было, ничто не выдает ее присутствия, а такое ощущение, что каждая лампа на потолке шипит: прес-с-ступница!

Выскочила в шлюзовую камеру, содрала защитный костюм и перчатки, бросила в корзину. Зачем-то тщательно вымыла руки, стараясь не глядеть на свое отражение.

В коридоре наткнулась на одного из сотрудников, но и к этому была готова – заранее вынула телефон и сделал вид, что ведет с кем-то серьезный деловой разговор.

Вышла на улицу. Как всегда, у входа в госпиталь пасутся несколько такси. Чуть подальше, в специальном стеклянном кубе для курения, оживленно о чем-то спорят какие-то молодые парни. Она зашагала домой так, будто кто-то ее преследует.

* * *

Гейл проснулась и обнаружила, что мужа рядом нет.

– Роберт?

Села в постели. Вышел в туалет? Она прислушалась, но в ванной было совершенно тихо. Ни забавного журчания, ни тихого обвала спускаемой воды. А вдруг что-то похуже? Споткнулся на лестнице и упал? Нет… во-первых, она бы услышала, а во-вторых, Роберту стало намного лучше.

И на всякий случай повторила вслух, хоть и шепотом:

– Роберту стало намного лучше.

Гейл встала, привычным движением сунула руки в рукава халата, завязала пояс на животе и вздрогнула – вспомнила одну из бесконечных историй с привидениями, которых у Майры было в запасе лет на сто вперед. Трясущимися руками нащупала выключатель.

Одеяло откинуто, туфли Роберта у постели – пошел куда-то босиком.

Заглянула в ванную – никого. Зажгла свет в гостевой.

– Роберт? Дорогой?

Поднялась на второй этаж, открыла все двери – тихо и страшновато, как всегда бывает в эти волчьи часы.

И какой-то странный запах… или кажется?

Слетели последние остатки сна, хотя неуверенность в ногах еще оставалась. Включила свет и посмотрела на часы. Как и догадывалась – где-то через час начнет светать. А может, он так и не заснул? Теперь уже показалось, что Роберт весь день вел себя странно. Несколько часов возился в гараже. То ли чистил что-то, то ли полировал – она так и не удосужилась проверить, чем он там занимается.

Наверное, снимает ржавчину и грязь с тормозных дисков, почему-то решила Гейл, хотя понятия не имела, нужно ли это делать. Оттуда и запах.

На всякий случай еще раз прошла по всей квартире, нажимая один выключатель за другим. Теперь весь дом залит светом, никаких темных углов, где могут прятаться привидения.

И замерла: дверь в подвал открыта. Позвонить в полицию? Сочтут за дуру. Скажут – окончательно выжила из ума.

Что со мной? Муж куда-то исчез, а я боюсь спуститься в подвал.

Гейл Маклеллан не страдала никтофобией[36]. Ну да, она терпеть не могла фильмов ужасов, но это вовсе не определяло ее личность. Она неделями жила одна в огромном доме в Кейп-Код и не помнит случая, чтобы ей ни с того ни с сего стало страшно. Но сейчас от одного взгляда на темную лестницу, на которой невозможно различить нижние ступени, ее стала бить дрожь.

А если он лежит там, внизу? Беспомощный? Или без сознания? Ждет меня?

Или УМЕР?

Она медленно протянула руку к выключателю и нажала широкую белую клавишу.

Лестница пуста. Роберт по крайней мере не лежит внизу у ступеней. Это самый опасный участок.

– Какая мне может грозить опасность? – спросила она сама себя шепотом, но вслух. – Никакой. Это мой дом.

И начала спускаться, ни на секунду не отрывая руки от дубовых перил.

Подвал… Это же не только подвал. Тут и прачечная комната, и кладовка, и гараж. Большое, красиво и умело оборудованное помещение. Внизу потянулась к выключателю и замерла.

Какой-то звук… что это? Нетрудно догадаться: с довольным чмоканьем закрылась дверь машины.

Слава тебе господи… он жив.

И радость тут же сменилась страхом. А если это не он? Или он, но не он? В свете последних новостей… вполне может быть. Все эти жуткие убийства… Она несколько раз звонила в больницу. Врач сказал – нет никаких причин для беспокойства. И Чарльз, тот самый, из группы поддержки, повторил слово в слово: нет причин для беспокойства. Вы же знаете, как легко загнать себя в неправильный угол ринга. Мы должны верить этим ребятам, врачам, они знают, что делают, сказал он. Для беспокойства нет причин. Не стоит даже думать про это.

А она все равно думает. Чуть ли не постоянно.

Дверь в гараж открыта, горит свет.

Гейл решительно прошла в гараж.

Роберт в надвинутой на глаза белой, похожей на детскую панамку морской бескозырке – ей даже на секунду показалось, что это не Роберт, а покойный муж Майры. Нет, конечно, не мог же он вылезти из могилы и проникнуть в ее подвал, но дыхание перехватило.

Роберт посмотрел на нее странным взглядом.

– Гейл?

Пижама… и эта бескозырка… US Navy.

Он спятил, с ужасом подумала Гейл. В руках у Роберта бейсбольная бита. Он занес ее для удара.

– Сейчас ты увидишь, – произнес Роберт Маклеллан.

* * *

Адам прилег на скамейку в маленьком сквере института нейрофизиологии в Монпарнасе и закрыл глаза. Солнце припекало так, что он уже подумывал, не снять ли футболку. И кроссовки, конечно. Или решиться и поехать в Довиль? Он несколько месяцев не видел моря.

– Адам?

Он даже вздрогнул. Сами. В солнцезащитных очках, настолько солнцезащитных, что и глаз не видно.

– Отдыхаешь?

Прозвучало как обвинение. Адам сел и попытался оправдаться:

– Весна. – По-французски, кажется, надо сказать по-другому. Одного существительного недостаточно. – Le printemps est venu. Пришла весна.

Вид у Сами возбужденный. Он никак не прокомментировал важное сообщение, как того требуют правила вежливости. Умный, талантливый парень, но общаться с ним трудно. Возможно, гомофоб.

– Я занимался Люийе.

Адам насторожился:

– И?

– Протокол вскрытия.

– А как тебе удалось…

– UF-пучок. Выраженное изменение цвета.

– Не может быть.

Сами, который никогда не смеялся, внезапно расплылся в улыбке, самой широкой, на какую способен.

– Он желтый. Он желтый, Адам! (Теперь и Адама охватило волнение.) Он желтый, желтый!

Адам встал. Так они и стояли друг напротив друга в волшебном городе Париже, городе весны и света, – сириец Сами и американец Адам. Общий язык – французский, которым ни тот ни другой по-настоящему не овладели. И ни тот ни другой до сегодняшнего дня понятия не имели, как выбраться