деловой темный костюм, белая сорочка с кружевным стоячим воротничком. Симпатичная женщина, ямочки на щеках завершают общую картину. Дети таких любят. Взрослые тоже. На лице улыбка, но заметно некоторое напряжение. Это чувство знакомо каждому, дававшему открытые уроки.

Не вникаю в происходящее, хотя передо мной журнал посещений уроков и внешкольной работы; страницы разграфлены на две части: положительные и отрицательные моменты мероприятия.

Урок идет нормально, уже окончен опрос домашнего задания, два ученика работают у доски, применены технические средства обучения: старенький диапроектор и электропроигрыватель, а мне вспоминается давнишняя история с лотерейными билетами, когда в маленькой Нининой сумочке одновременно поместились два легковых автомобиля и в придачу тысяча рублей — три моих тогдашних зарплаты…

Ниночка проходит мимо, наклоняется над тетрадкой впереди сидящего мальчика, сразу исправляя что-то красной шариковой ручкой, и буквально перед моими глазами оказывается нечто такое, что я невольно набираю в грудь воздух и чувствую, как во мне всё опускается. Уже потом, вспоминая этот момент, я отдаю должное защитным свойствам моего организма: ведь увидев то, что я увидел, и с секундной задержкой осознав это, я, как никогда, был близок к инфаркту или инсульту, такие ощущения даром не проходят.

Когда? Когда я видел её последний раз — золотую цепочку-паутинку, увенчанную камеей, с белым, из кости, профилем греческой красавицы, обрамленным вьющимися прекрасными волосами?

Разумеется, до конца урока я был столь потрясен увиденным, что ни о чем другом уже не думал. На обсуждении обошелся двумя — тремя фразами положительного свойства, поблагодарил присутствующих и воодушевленную блестящими отзывами Ниночку, и, никакой, свалился на диван в своем кабинете. Кошмар!

Не знаю, что думать, но понимаю, что главное сейчас — собраться. И определить: не может ли здесь быть ошибки. Доверяю ли я своим глазам и своей памяти. Надо проверить, есть ли на обратной стороне камеи две маленькие четкие буковки, и я буду знать, что делать.

Поэтому я вызываю завуча начальной школы Зоеньку Карпук, доброжелательную особу небольшого роста, рыженькую, с полным лицом, усеянным смешливыми веснушками, по-моему, не болтливую.

Прошу ее выполнить личную просьбу и, по возможности, не задавать мне вопросов, оставив всё это между нами. Зоя, в полной готовности, внимает каждому моему слову. — Сможешь это сделать так, чтобы она не догадалась, что этим интересуюсь я?

— Постараюсь… Скажу, что мне эта гемма очень понравилась, хотелось бы приобрести такую же!

Вскоре она возвращается. Даю ей ручку и листок бумаги. Зоя наклоняется и без слов пишет эти буквы: O — D… Благодарю её и еще раз напоминаю свою просьбу — молчать.

Итак, Дины давно нет, а ее гемма всплыла на шее жены кагэбэшника, участвовавшего в уничтожении банды Керимова. Что мне еще надо знать? И зачем? Выяснять, как украшение попало к подполковнику? Если того, у кого он забрал камею, нет в живых, не следует ли на этом поставить точку?

***

Чудесный вечер с Мартой. Не помню, о чем мы говорили, у меня в голове только одна мысль — рассказать ей про Динину гемму или нет?

Не выдерживаю и рассказываю. Моя красавица внимательно слушает, ее глаза темнеют. — Как всё переплелось, — удрученно говорит она. — Эту вещицу я подарила ей, когда мы уезжали в Израиль. Как сейчас помню, в Одесском аэропорту. Наша семейная реликвия, ее носила ещё моя бабушка.

— Непростая у меня была бабуля… Когда ей исполнилось восемнадцать, она покинула дом с проезжим офицером. Предварительно выкрестилась, обвенчалась в церкви, и парочка благополучно исчезла. Прадед проклял её за измену вере отцов. Офицеру пришлось уйти со службы — брак с еврейкой был неприемлем армейским сообществом. Эта камея — его подарок. И вот теперь — на шее незнакомой мне женщины, принесет ли она ей счастье?

— Не думаю, чтобы краденые вещи несли кому-нибудь счастье…

— Ах, милый… Вещи — всего только вещи, им всё равно кому служить и кого украшать. Люди думают, что они принадлежат им, на самом же деле, вещи переживают своих хозяев, меняют их, как перчатки, оставляя на себе незримую память про тех, кто имел удовольствие временно обладать ими…

— Тебе известна судьба твоих бабушки и дедушки?

— Паршивая судьба. Дед, как царский офицер, был репрессирован в 1937 и сгинул в Мордовских лагерях, а бабушка была расстреляна немцами в 1941, в Зеленовке, вместе с еще одиннадцатью тысячами херсонских евреев. Хорошо хоть, спаслась моя мама; бабушка сумела переправить ее из Херсонского гетто, существовавшего всего несколько недель, в село Дарьевку к своей подруге, с которой вместе работали на консервном заводе 8-го Марта. И передала семейные документы, позволившие уже после войны установить моё еврейство, без чего я не попала бы в Израиль.

— И всё-таки скажи, как быть с той геммой, мне не дает покоя эта дважды украденная вещица: сначала бандитом, а после — гэбэшником.

— Забудь! Лишние неприятности тебе не нужны. В наши времена связываться с властью — последнее дело. В жизни всякое случается. Возможно, эта гемма еще всплывет на твоем перекрестке…

В пол-одиннадцатого неожиданно позвонил Дима Мечик из Одессы. Сказал, что есть разговор. Договорились встретиться послезавтра, он по делам будет в Херсоне, к вечеру освободится.

Марту его звонок встревожил. Она, как никто другой, умела чувствовать приближение неприятностей. Утешил её тем способом, которым можно утешить большинство женщин. Закурил и, обнимая ее белые плечи, подумал: никому, никогда не отдам эту женщину — лучшее, что было и есть в моей жизни.

Долго не мог уснуть. Что еще за дела, о которых нельзя говорить по телефону?

***

Мобилка Марты после очередного падения стала активно глючить, и на

следующий день мы зашли с ней в один магазинчик с яркой цитрусово-оранжевой рекламой на Суворовской. Удивил охранник с автоматом в торговом зале. — Это что-то новенькое, — подумал я.

Молодой продавец, остро «срисовав» в моей особе потенциального покупателя, повел себя, буквально, как сын родной. Вначале, заговорщически понизив тон, предложил нам с Мартой прогуляться по городу и, если мы найдем там телефоны дешевле, сюда уже не возвращаться. Затем, — сплошное радушие и приветливость, — не дав мне воспользоваться своим советом, тут же приступил к показу моделей. Теперь я понимаю, как сильно ошибся, когда наивно предложил (рассчитывая на его опыт и познания в этой отрасли) показать, что выбрал бы из всего магазинного Клондайка коммуникационных аппаратов лично он, будь на то его воля.

Глаза парнишки чуть затуманились, на лице появилась блуждающая улыбка, и он достал с витрины модель, стоимость которой не стану здесь приводить, щадя нервы и здравый смысл моего неискушенного в