не маячил. Опустив глаза вниз, Лев понял, почему наверху так тихо. Верелыгин стоял на крыльце, уперев карабин дулом себе в подбородок. «Проклятье! Только не это», – мысленно застонал он и бросился вперед, но было поздно. Выстрел прозвучал одновременно с первым его шагом. Пуля вылетела из дула, прошла сквозь мягкую ткань подбородка, и на этом жизнь Сергея Верелыгина оборвалась.

Спустя три дня на местном кладбище в Пудышах состоялась траурная церемония по захоронению тел жертв Верелыгина. Власти округа выделили на кладбище отдельное место под двенадцать могил. Родственники тех, кого удалось опознать, жались друг к другу, прикладывали платки к глазам и тихо плакали. Кто-то из них оплакал пропавших родственников несколько месяцев назад, не надеясь увидеть их живыми. Кто-то только сейчас осознал, что близкого человека нет в живых, что он больше не войдет в дом, не обнимет детей, не рассмеется веселым смехом. Больше этого не будет. Ничего не будет.

Слезы лились сами собой, и это было понятно. Но душу жгло не только осознание потери любимого или любимой. Хуже было то, что преступник ушел от наказания. Легко отделался, как выразился один из родственников жертв. Эта легкость казалась им несправедливостью. Жуткой несправедливостью, с которой им придется смириться, как и со смертью близких.

Гуров стоял у покосившегося креста, чуть в стороне от основной процессии. Не прийти он не мог. Вины за собой Лев не чувствовал, разве что за то, что тогда, у заброшенного дома, испытал жалость к убийце. Но об этом он никому не говорил и говорить не собирался. А за то, что не сумел предотвратить самоубийство преступника, вины своей не ощущал. «Возможно, так даже лучше. Для всех лучше, – думал он, скользя по лицам убитых горем родственников. – В суде им было бы намного тяжелее. Все эти подробности о тех истязаниях, которым подверглись жертвы, кому они нужны? Нине точно не нужны, она и так всю жизнь будет винить себя за то, что в тот вечер не сдержала эмоций. Да и остальным дополнительные терзания ни к чему».

Та, о ком он только что думал, отделилась от толпы и медленно направилась в его сторону. Гуров напрягся. Выражать соболезнования он так и не научился, а в сложившейся ситуации ничего другого произносить не принято. Фадеева подошла ближе, встала рядом с Гуровым, оперлась о могильную ограду. Она не плакала, глаза оставались сухими и безжизненными. Постояли молча, затем Нина крепко пожала полковнику руку и побрела к кладбищенским воротам. Видимо, она тоже так и не научилась произносить речи, вроде той, что выдал губернатор области о мемориале памяти, который пообещал открыть на месте захоронения жертв мякининского маньяка.

Дело сделано, слова ни к чему. Провожая Нину взглядом, Гуров думал о том, жалеет ли она, что обратилась к нему за помощью? Не думает ли, что лучше оставаться в неведении, чем знать ту правду, которую для нее откопал полковник? Почему-то ему казалось, что жалеет, и это выводило из равновесия. В последний момент, у самых ворот, Нина обернулась. «Спасибо», – прошептали ее губы. «Простите», – прошептал Гуров в ответ. Нина кивнула и скрылась за воротами.