— Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь.

— А я никак не могу понять, что вы хотите услышать?

— Правду. Хотим услышать правду! — в разговор включилась мама. Это означало, что беседа уже входила в кульминацию — ведь папа не добился подробного отчета.

— Опуская мелкие частные подробности, — Юрий Николаевич попытался отшутиться, хотя понимал всю бессмысленность этого действия, — есть все-таки понятие приватной жизни, так вот у меня действительно есть любимая женщина, и это моя жена. Вы ее хорошо знаете. Есть теперь и другая, которая мне не меньше дорога. К этому нечего добавить.

— Да, какая-то сомнительная женщина, к которой ты официально таскаешься домой. Официально, — папа попытался вернуть себе инициативу. — Не будет преувеличением, если скажу, даже официально живешь. Содержишь. Но дело здесь не в деньгах, как ты понимаешь.

— В репутации. Я понимаю. В вашей репутации. Мне жалко, что так все получилось, па, ма. Честно говоря, я не собирался объявлять об этом на всю округу и не стану демонстрировать наших отношений впредь, но и скрывать их не намерен. По крайней мере, от вас. Тем более что вы и сами уже оказались в центре событий.

— Что он говорит? Я не слышу никакого раскаяния, — заливалась Светлана Петровна. — Хотя бы объяснений.

— А я и не раскаиваюсь. Я счастлив. Говорю это открыто. И буду так жить дальше и делать все, чтобы сохранить этот хрупкий мир, возникший в моей душе и моей семье.

— В твоей семье — скандал!

— Значит, это в вашей семье — скандал, а в моей семье, повторяю, — мир, лад и отличное настроение. И этого я никому не позволю испортить.

Серьезных бесед по семейному строительству у них не случалось с тех самых пор, как Юра с Леной женились. Тогда состоялась последняя, которая заключалась лишь в напутственном слове — все были счастливы и довольны выбором. И тут такое…

— Как это все выглядит, ты хотя бы подумал?

— А мне плевать. — Юрий Николаевич по обыкновению двинулся напролом. — Все вы небезгрешны, посмотрите в свои собственные глаза.

Николай Николаевич тут же спрятал взгляд за очками. Было понятно, что он хочет дистанцироваться от этой щекотливой темы. Юрий Николаевич и раньше предполагал, что карьеру отцу и всю их непрерывную заграницу сделала именно мать, но не позволял обсуждать эту идею даже самому себе с самим собой. Потому что способы, какими родители окрепли в номенклатуре, когда дедушка уже вышел на покой, были хорошо известны в узких кругах. Пожалуй, он был прав в своих догадках и сейчас почувствовал это. Она — блестящая переводчица со своим папой, стремглав летящим вверх по партийной линии, и он — простой офицер, специалист по маскировке из провинциального полка. «Кстати, папу как главного маскировщика в семье я для себя никогда не позиционировал. Замаскировались хорошо». Эта простая до глупости мысль вдруг и совсем не вовремя посетила его и показалась забавной. Он улыбнулся.

— Коля, смотри, он смеется, он над нами издевается. — Мама начала заламывать руки.

— Да, ма, твой сын вовсе не ангел с рождественской елки. Так получилось, извини. Сами могли бы догадаться и раньше. Мне сорок три года, и я давно уже не маленький мальчик. И строю свою собственную жизнь.

— Хорошо, — Николай Николаевич сделал еще одну попытку ввести беседу в конструктивное русло. — У тебя прекрасная семья. Чудесная жена, которую — я не ослышался? — ты только что сам сказал, ты любишь. Как все это может быть, или я чего-то не понимаю? Как ты, — он выделил это слово, — ты посмотришь ей в глаза и что скажешь?

— А я смотрел ей в глаза, она все знает. Лена удивительная женщина и поняла меня.

— Что она поняла?! — хором выкрикнули старики.

— Она поняла, что теперь мы будем так жить — я в двух домах. С ней и с другой женщиной. Скажу больше, они встречались, и это решили сами. Так мы все решили. Да. — Юрий Николаевич бил правдой наотмашь. Он добивал этой правдой и понимал это, но другого пути уже не было.

Светлана Петровна была близка к обмороку.

— Коля! Коля! Ты слышишь, что он говорит? — Коля слышал. — Коля! Звони Ганнушкину. Вызывай перевозку. Юра сошел с ума. Он спятил, Коля. Надо сказать, чтобы захватили смирительную рубашку. Он опасен. И его замечательную, хорошую Лену, нашу дорогую Лену, туда же следует отправить, если все это правда, что он сказал. Счастье еще, что Лениных родителей бог уже забрал к себе и они не видят этого ужаса. Кто бы знал, что на старости лет нас застанет такое несчастье… сумасшедшие дети… — Светлана Петровна возвела руки к небу и зарыдала. Между ними по гостиной от одного к другому, заливисто лая, металась Котя, что делало драму нестерпимой. «Правду говорят, что русские борзые самые глупые собаки, хоть ноги у них длинные. И зачем завели такую дуру?» — Скворцов представил себе того беднягу, у которого такая же, как Котя, жена или хотя бы любовница. Это соображение его чуть; развлекло и придало сил.

Крупно Скворцовы ссорились, в общем, редко. Но, как в каждой семье, у них был свой сценарий. К финалу мама обычно кричала, плакала и размахивала ручками, сжатыми в кулачки, а также топала ножками. Папа сидел тихо, он опасался таких сцен. Юру все эти сюжеты не то чтобы не волновали, просто, на его вкус, все это не имело жизненного значения. Драмы их были не так уж и велики. Не трагедии. Он сам даже потакал порой небольшим маминым истерикам — нужно же было родителям общение, участие в жизни детей. К тому же следовало соблюдать традиции. Но если уж доходило до рыданий, сцену такого класса следовало заканчивать так — под мамины вопли выбежать за дверь и ею как следует хлопнуть. Обстановка сразу разряжалась. Правда, в последние годы Юрий Николаевич выбегал вон, а возвращался обратно только через несколько дней. Но это получалось не из-за неуважения к родителям, а от его чрезмерной занятости. Некогда было выслушивать упреки и раскаяния, лившиеся потом рекой несколько часов кряду, и выдерживать трогательное, но очень долгое поглаживание по голове. На все это уже совсем недоставало времени. Родители тоже перестали обижаться — то ли устали, то ли привыкли.

Сейчас же был нестандартный случай. И Юрий Николаевич уже побежал было к двери, чтобы потом ею хлопнуть. Но вернулся.

— Па, у нас есть выпить?

Николай Николаевич бодро вскочил и побежал к бару. Он нашел себе занятие. Мама рыдала и требовала Ганнушкина уже для себя. Отец принес виски и три стакана.

— Ма, приехало лекарство. Выпей. Травки успокаивают.

— Какие травки… Это ж натуральный самогон. — Светлана Петровна опять всхлипнула, подходил отходняк. Она взяла стакан с виски и отхлебнула, зубы застучали по стеклу.

— Ма, можно мы здесь покурим? — Это был, пожалуй, точный тактический ход.

— Делайте что хотите. — Светлана Петровна махнула рукой, и сама налила себе еще. — И мне уже давайте. У тебя что? — Она потянулась к сыновней пачке.

Тем временем Николай Николаевич радостно побежал на веранду. Там на подоконнике он оставил припасенные сигары, которыми иногда баловался. Он был почему-то уверен, что сигары лучше сохранялись на свежем воздухе. Вскоре он прибежал, причитая. Оказалось, что сумасшедшая Котя в приступе истерики, которую считала самым важным в жизни семьи, набрасывалась на что попало, а сейчас это были папины сигары, и рвала на мелкие кусочки. Николай Николаевич, чуть не плача, держал в руках обрывки табачных листьев.