зажгла свечи во всем доме – в том, где вы сейчас живете. Она обошла стропила наверху и развесила красные лампадки. Свечи-колонны на полу. Вся комната сияла, как церковь. Мы занимались любовью на кровати, и это был лучший секс в наших отношениях. Казалось, лучший во всей мировой истории. Этот вечер, объяснила Ленор, – тот самый вечер, когда она зачнет нашего ребенка.

Я содрогнулась, представив себе жару в доме, да еще с зажженными свечами, и бедную жену Леонарда, раздвигающую ноги перед этим наглым мудаком. Черт меня дернул снова поверить мужчине! Посочувствовать мужчине, который не был хорошим.

– Не знаю, что вы за женщина, Джоан. Некоторые представительницы вашего пола не созданы для детей. Я не считаю, что это плохо. Биология – штука загадочная, но обладающая своей волей, она выбирает одних для продолжения рода, а других отмечает для иного пути. Женщины вроде вас необходимы, чтобы спускать пар. Стравливать давление в кабине.

– Женщины вроде меня хороши, чтобы их трахать, когда мужчины не готовы к зачатию детишек с хорошими девочками со Среднего Запада вроде Ленор.

– Я не это имел в виду.

– Да пошли вы!

– Я это заслужил, друг мой.

– Значит, вы с Ленор, матерью всех матерей, трахались в этом храме любви. И зажгли все волшебные свечи, чтобы способствовать оплодотворению. А потом?

– А потом ничего. У Ленор пришли месячные. Это был ужасный день. Вы знаете о койотах и женских циклах?

Я кивнула, и Ленни тоже кивнул, торжественно.

– Койоты так и вились вокруг дома. Они завыли еще до того, как у моей жены пошла кровь. Они чуяли запах крови, циркулировавшей по ее трубам. Я слышал, как Ленор тихонько скулит наверху. Моя благословенная жена. Хороший муж пошел бы и утешил ее. Но я ощущал только ярость. Ярость на себя, но также и на нее – как проклятый пес, я гневался на свою жену за то, что она показала мне масштабы моей никчемности. А потом он стек вниз, этот кипящий гнев, в мои бедра и мой ствол. Интересно, вы в курсе, что ярость способна вызвать эрекцию? Она как боевой клич. Я вышел из дома со стояком. Поехал по Каньону в Сэндстоун. Не стал заходить в главный дом, а прокрался на задний двор, где стоял батут. На нем скакала высокая индианка, хохотала и скакала, и титьки у нее тряслись, как зоб у индейки. На индианку смотрели двое мужчин и еще две другие женщины, парочка бледнолицых шлюшистых блондинок. Все голые и скользкие, как змеи. Мне казалось, никто из них не похож на человека. У меня стоял, как никогда. Я забрался на батут и набросился на эту индианку, как волк. Содрал с себя одежду, поставил ее на четвереньки и пристроился сзади, как животное. Посмотрите на меня: у меня телосложение богатого человека, а не зверя, но в тот день я был зверем, и никто меня не остановил. В конце концов, эти люди построили Сэндстоун именно для того, чтобы вести себя, как животные, и перед ними был мужчина, который решил обойтись без формальностей. Ярость переполняла меня, потому что мне было отказано в единственном праве всех людей. В единственном оправдании нашего присутствия здесь, на земле. В продолжении своего рода. Так что я вылюбил своей яростью индианку, а потом тех двух блондинок, а двое мужчин наблюдали. Поглаживали свои члены и наблюдали, как я брал то, что полагалось мне по праву.

Я с омерзением потрясла головой. И подумала, что растратила все свое отвращение, слушая разглагольствования мужчин о том, что полагалось им по праву.

– Вы шокированы, Джоан. Я теперь старик. Злые дела, которые мы творим, были бы бессмысленны, если о них не рассказать для того, чтобы другие могли избежать тех же ошибок. Разве я не прав, Джоан? Я знаю, у вас тоже есть тайны. Никто не приезжает в этот Каньон, если у него нет тайн.

Я прикусила губу. Я старалась держать руки на коленях, подальше от горла Ленни.

– Это я к тому, что Ленор существовала только ради детей. Она хотела быть только женой и матерью. Но матерью – в первую очередь. Матерью всегда. Джоан, вы не такая, я не очень хорошо вас знаю, но надеюсь, что вы позволите мне это сказать. Я обожаю таких женщин, как вы. Какая-то часть меня всегда желала иметь такую женщину, с которой я мог бы вступить в схватку. Наверное, это бы мне больше подошло. Может быть, и моя история повернулась бы иначе.

– Мне плевать, как повернулась бы ваша история, Ленни. Вы хотели задушить женщину своим членом!

– Это еще не самое худшее, боюсь. К худшему я только подбираюсь. Видите ли, я хочу исповедаться!

Я оттеснила Леонарда к двери и вытолкала за порог.

– Пожалуйста, Джоан! Я старик. Я не рассчитываю на ваше сочувствие, я только…

– Я сочувствую исключительно вашей жене, Ленни. Этой глупой женщине, которая хотела ребенка от вас, человека, который был слишком пуст, чтобы дать его ей.

Я плюнула и увидела, как мой плевок приземлился Леонарду на переносицу. Не знаю, откуда взялось во мне это внезапное побуждение, но оно вселило в меня ощущение могущества, которого я никогда не знала прежде. Я захлопнула дверь у Ленни перед носом.

Потом поднялась по винтовой лестнице и стянула с себя белое платье, чтобы лечь спать. Казалось бы, если тебя изнасиловали в платье, то тебе захочется его сжечь, но мне не хотелось.

Поутру раздался стук в дверь. Как-то для Элис рановато. Я еще не успела настолько прийти в себя. Бросила взгляд на свое отражение в коридорном зеркале. Пригладила волосы и открыла дверь. Я совсем забыла о девчонке.

У нее было лицо Вика. Вот что было самое поразительное – его лицо, смотрящее на меня, его выпуклые брови, сияющие кругляши его бледных щек. То, как Элинор держалась у меня на пороге, – прямо копия отца. Неуравновешенная уверенность.

Потом до меня дошло, что мы уже встречались. Элинор приходила к отцу, когда я начинала работу в компании. Я наслаждалась первыми днями жизни в качестве любимицы босса. Помню, как дочь Вика подошла к моему столу, сонно улыбаясь мне. Ей, наверное, было тогда лет десять или около того, а мне – двадцать семь. Элинор представилась и, в общем-то, больше ничего не сказала, только улыбалась и торчала возле моего стола, пока отец не отозвал ее. Должно быть, Вик наговорил дочке что-то в том духе, что я «звезда», прирожденная акула