рекламного мира. Должно быть, сказал что-то такое, что она обратила на меня внимание, потому что ему хотелось хвастаться мною перед всеми, кто входил в его круг, даже перед собственным ребенком. Женщины всегда говорят, что мужчины умеют раскладывать свою жизнь по отдельным ящичкам, что они могут всю неделю трахать какую-нибудь продавщицу из отдела косметики, а потом возвращаться домой, играть с детишками в скрэббл и чесать жене спинку. Но у Вика имелся лишь один ящичек, и он предназначался только для меня. Любовь моего босса к детям была настоящей и большой, но зацикленность на мне превосходила все остальное.

– Элинор, – выговорила я.

– А ведь ты была горячей штучкой, – сказала она, поправляя на носу очочки в тонкой металлической оправе.

Я моргнула. На девушке были джинсовые шорты с замахрившимся краем, белые кроссовки и пуловер с надписью ESPRIT большими радужными буквами.

– Благодарю, – отозвалась я.

– Ты знаешь, зачем я здесь? – спросила Элинор.

Звучало угрожающе – из-за того, каким милым и детским было ее личико. Но при этом смехотворно – по той же причине.

– Думаю, да, – ответила я.

Руки девушки дрожали внутри пуловера, который она использовала вместо глушителя.

– Не хочешь пригласить меня войти?

– А разве это не глупо с моей стороны?

– Я и здесь могу это сделать, мне плевать.

Я видела уверенность Элинор в том, что ей хватит духу. Дочь Вика вся сочилась болью и яростью. Я тоже через это проходила и прекрасно ее понимала. Но как я могла бояться этой маленькой девочки, своего детского «я», стоявшего передо мной на пороге?

Я пригласила девушку в дом. Широко распахнула дверь и попятилась. Элинор надвигалась медленно, вытаскивая из переднего кармана пуловера пистолет. Он был чудесен своей миниатюрностью и чернотой и придавал ей взрослый вид.

Девушка держала меня на мушке. Ее руки постепенно перестали дрожать. Элинор подняла голову, посмотрела на высокие потолки духовки, которая называлась моим домом.

– Не то, что ты себе представляла? – понимающе спросила я.

– Пошла на хер, – ответствовала она. – На хер пошла! Села, ну!

Я приткнулась за кухонный стол, и Элинор надвигалась на меня, пока не оказалась в четырех футах. Насколько я поняла, это была та дистанция, на которой она знала, что точно поразит цель.

– Я вижу твои соски, – сказала девушка тихо.

Я опустила взгляд на свою грудь. Любое упоминание о сосках воскрешало в моей памяти образ матери. Ее большие круглые очки, уложенные светлые волосы, белые семидесятнические груди. Мать обладала цветущей красотой кинозвезд. Соски у нее были огромные. Их было видно сквозь шерстяные свитера.

– Хочешь послушать историю? – спросила Элинор. Пистолет был нацелен в мою голову. Я сказала, конечно, хочу.

– Ты, наверное, знаешь, – начала она, – что мы каждый год всей семьей ездим на Ангилью.

Я кивнула. В подаче Вика их пасхальный вояж на Ангилью был отрадой его жены, самым ярким моментом холодного сезона.

– В прошлом году, – продолжала девушка, – папа в последнюю минуту сказал нам, что не сможет поехать. Он сказал, что у него есть работа, и эту работу нельзя сделать удаленно. Он должен быть в офисе. Такое долбаное вранье, и мы это поняли. Мама очень расстроилась. Думаю, она знала о тебе или, по крайней мере, имела какое-то представление. Просто помалкивала, как я понимаю. Но Ангилья была по-настоящему важна для нее. Это вроде как было единственное время, когда папа каждый день в течение десяти суток был у нее на глазах. Для моей мамы это было блаженство. Мы еще нанимали няньку, девушку с острова, и она бóльшую часть времени присматривала за Робби, так что мама могла сделать вид, что она вся из себя такая свободная женщина с мужем, понимаешь? На Ангилье каждый вечер – свидание, говорила она. Мама там много пила, чего никогда не делала дома, и просто была счастлива. Папа тоже был счастлив – в смысле поначалу, когда я была маленькой, до того, как родился Робби. Мы вместе плавали с масками, и собирали ракушки, и строили замки из песка, и ловили песчаных крабов. После Робби стало тяжело. Папа вроде как отстранился от всего этого, не столько от меня, сколько от мамы и Робби. Они были как сломанные куклы или что-то вроде того. Наверное, папа думал, что, отгородившись от них, сможет жить нормальной жизнью.

Элинор едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Я спросила, не хочет ли она присесть. Девушка медленно подошла и села напротив меня. Стол был достаточно длинным, чтобы она, опираясь на него, могла держать пистолет направленным на мою шею, не опасаясь, что я выброшу вперед руку и попытаюсь выхватить его. Элинор говорила так, словно мы были подругами, а ей необходимо было выговориться. Словно она была я, а я была Элис.

– За два дня до поездки папа сказал, что не может полететь. Буквально за два дня. Мама была в отчаянии. Она упаковала все их вещи в один чемодан. Мама каждый день проходила по четыре мили, чтобы «стрясти жирок», и накупила себе нарядов. Она сказала, что в таком случае надо просто отложить поездку, а папа ответил – нет-нет. Мы потеряем все деньги: за билеты, за снятый дом. Он был очень умен – уверена, ты в курсе – и расчетлив. Папа сообщил маме только тогда, когда стало уже слишком поздно пытаться что-то с этим сделать. Он сказал: «Дети это заслужили, ты это заслужила. Вы должны ехать». Тогда до меня еще не дошло. Мама знала, чтó происходит, и это убивало ее – то, что папа отсылает ее прочь, чтобы без помех быть с тобой.

Я вернулась мыслями в прошлый апрель. Бескрайнее Небо уехал кемпинговать с друзьями в Чили. Пожалуй, это было второе самое мрачное время в моей жизни после того, что случилось в Поконо. Сидя в своей квартире, я смотрела на диван, на котором мы трахались, на все остальное, к чему Биг-Скай прикасался или о чем говорил. Я чувствовала пустоту и страх, потому что, хотя в глубине души я и знала, что все почти кончено, мне не хотелось в это верить. Да и в любом случае никогда ничего нельзя знать наверняка. Вино пить не хотелось.

Было начало вечера, часов пять или около того. Я видела в соцсетях фотографии, которые постили приятели Бескрайнего Неба. Он в интернете не светился, и поэтому мне пришлось повозиться, чтобы их найти. Компания друзей Биг-Ская – от тридцати шести до сорока, богатые и уверенные в следующих сорока годах своей жизни. Нет на