"Нет, я не могу думать о Высшем существе, сотворившем такой изумительный и тонко организованный мир, так низко, – звучал в ее голове глухой, словно надтреснутый голос ее учителя. – Закон соответствия, просто напросто. Если Творец похож на созданный им мир, то он не может быть злопамятным и мелким тираном. Должна, просто обязана, быть другая цель… Я думаю, что Бог создал человека для со-творчества, со-творения. Поэтому в Библии и говорится, что вылепил он его по своему образу и подобию. Но если это так, то… тогда… – Паоло замолчал, словно боясь выговорить то, что ему казалось таким кощунственным, потом все-таки нашел в себе силы и продолжил. – Тогда получается, что именно догма – дьявольское начало, враг рода человеческого стремиться так доказать Богу его ошибку, показать, что человек не достоин его и не способен творить, а может лишь повторять заученное наизусть. Поэтому и напоминает нам Евангелие… человек выше субботы, человек выше догмы. Понимаешь, Анна, самое страшное, как мы глубоко ошибаемся. Мужчина и женщина вовсе не созданы, чтобы слепо подчиняться и следовать указаниям, они созданы помогать и творить, человечество должно, просто обязано, наконец, стать взрослым…"

"Эх, Паоло, если бы все люди думали как ты", – вздохнула Анна и впервые за столько дней заплакала навзрыд.

Василиса, осторожной куницей притаившаяся за дверью спальни госпожи, услышав рыдания Анны, перекрестилась и с облегчением прошептала:

– Выплачься, выплачься, голубушка, слезы-то черное с души и смоют…

Анна приходила в себя медленно. Софья происшедшему с Альбинони огорчилась, но ненадолго. В конце концов, братьев-сестер Альбинони нашло в Литве посольство Ромодановского, и именно он пригласил архитекторов в Москву. Так что, на Софью неудачный выбор свалить никто не мог. Тем более, по всеобщему уговору, решено было об этом деле никому не говорить, а все проекты спалить, словно и не было ничего, а одно дьявольское наваждение. Софью же полностью занимало одно: она уже встретилась с Марфой Бусыгиной, и после уговоров, активно перемешанных с угрозами, ведунья согласилась помочь. Теперь Софья была уверена, что сына она родит и не одного. Остальное было делом времени. Именно ее сын станет наследником престола – в этом она не сомневалась. Поэтому, когда на очередном свидании Федор Курицын завел разговор об услуге, которую им оказала Анна, разоблачив Мельникова-Эдивида, особо осторожничать не стала. Тем более, Курицын на самом деле казался более чем расположенным к Анне, а через нее и к самой Софье. Думный дьяк сам заговорил о своей признательности и о важности того, что смогла обнаружить верховная боярыня.

– Благодарствуйте, матушка-княгиня, что разрешили помощнице вашей в нашем деле поучаствовать. Великую беду боярыня фряжская от государства нашего отвела. Большого ума она девица, Анна Рикарди. Такое осиное гнездо разворошила и спалила до тла! Теперь Казимиру от этого долго не оправиться…

– Вы лазутчиков да соглядатаев Казимировых взяли, – с гневом тогда прервала его медоточивые речи Софья, – да только есть при самом дворе люди опаснее. Связи с Литвой повыше тянутся, если в Московском княжестве Гедиминовичей привечают.

В ответ Курицын усмехнулся. Намек на Патрикеева с сыновьями он понял прекрасно. Поэтому ответил вкрадчиво, даже голову в знак почтения и уважения склонил, только слова его ласковыми не были.

– Вот откуда ручеек про особую любовь князя Патрикеева к Литве начало берет? А я-то по простоте своей не догадывался, – голос Курицына был спокойным, но Софья побледнела, поняв, какую совершила ошибку. Тем временем Курицын продолжил.

– Вы уж, матушка княгиня, не обессудьте, но напомню вам, что один из Гедиминовичей сейчас Русью правит. Али забыла царевна, что князь наш Иван Васильевич правнуком Витовту, великому князю литовскому приходится, а уж от Витовта и до Гедиминаса дорожка короткая, а батюшка нашего государя Василий Васильевич Темный в духовной грамоте свою княгиню с сыновьями так наказывал великому князю литовскому Казимиру: "А приказываю свою княгиню и своего сына Ивана, и Юрья, и свои меньшие дети брату своему королю польскому и великому князю литовскому Казимиру, по докончальной нашей грамоте, на бозе и на нем, на моем брате", – по памяти процитировал Курицын и уже более жестким голосом продолжил, – с Литвой не только Патрикеев, но и вся Русь крепко накрепко повязана. Да только сейчас державы наши дороги разные выбрали. Думаете легко рознь среди нас вобьете, да только как бы вам самим, матушка княгиня, на собственные вилы не напороться.

Угроза была слишком явная. Софья, не выдавая охватившего ее волнения, изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Курицын же, явно наслаждаясь забил последний гвоздь.

– О вас единственно печалуясь, княгиня, позвольте еще слово молвить. Не хорошо это, что вы бабе слободской Марфе Бусыгиной в своих покоях светелку выделили. Не след великой княгине московской с ворожеями да чернокнижницами знаться. Давно мы на эту бабу глаз положили, да и подозрение на ней лежит тяжкое!

– Марфа не чернокнижница и не ворожея, она – знахарка! – подобравшись словно перед прыжком, почти прошипела Софья, – да и потом, не простому дьяку царевне царьградской указывать, с кем ей водиться. Если я решила, что Марфа мне нужна и что нет за ней никакой вины, значит так тому и быть!

– Это вы верно заметили, царевна, – смиренно склонил голову Курицын, – вы сами выбираете, и Бусыгину вашу мы трогать не будем, а вы о Патрикееве беспокоиться забудете.

Сказав это, он в упор посмотрел на Софью, та опустила глаза и только кивнула головой, словно закрепляя их негласный договор о ненападении. Голос Курицына помягчел, и он уже другим, увещевающим, почти отеческим тоном продолжил:

– Зря это вы, княгиня Софья, затеяли порядки наши на византийские менять. Мы не зря долго и пристально за родиной вашей следили. Цесаркая власть, Богом даденная, как вы князю нашему внушаете, от гибели бесславной империю вашу не спасла, поэтому и нам она не надобна. Власти всегда противовес надобен. Один за всех решать не может и не должен. Ни одна душа человеческая груза власти немерянной не выдержит, надорвется, и разум помутится.

– Неправда твоя, дьяк, ты по своей темноте так думаешь, истину принять не хочешь, заветами старины жить желаешь. Да только и в прошлом было, когда один должен был за всех решение принимать. Забыл ты, как Дмитрий Донской на Куликовом поле татар побил. Тогда он один решение принимал. Рязань думала отвратить погром покорностью, Тверь, Вятка, Ростов, Владимир, Псков да Господин Великий Новгород затаились и ждали, кто кого одолеет. Только князь Дмитрий решился и повел рать свою на защиту Руси. Если нет человека, способного Русь объединить и на единое дело повести, то и не будет держава наша великой. Только единая власть цесарская, Богом даденая, державу нашу поднять способна.

– Дмитрия Донского вспомнила царевна, – возразил Курицын. – Так ведь он не один татарам поперек горла встал. Одного его они бы и не заметили. Мужи храбрые с ним стеной стояли, потому и победил. Власть с людьми, с народом быть должна и перед ними ответ держать. Государство, оно не на горе Олимп быть должно, а чтобы каждый самый малый и защиту, и помощь ее чувствовал.