в его доме. Никогда не ел с ним, не бил его, не приставлял нож к его горлу, не арестовывал и не тащил через весь континент. С ним ты пережила немало интимных моментов.

Я услышала ударение на слове «интимных» и скрытый вопрос. Было ли между нами что-то большее, чем поцелуи?

– И все же, несмотря на время, проведенное с ним, я не достигла своей конечной цели – и этот тщеславный осел напоминал мне об этом каждый день. А вот вы, напротив, убили его. Победили в его же игре, и вам удалось сделать это, даже не запачкав руки. Это я должна задавать вам вопросы. Вы достигли своего, а я – нет. И рахтану такое нелегко признать.

Я услышала скрип дивана. Я встала, и король жестом пригласил присоединиться к нему. Я села на другой конец дивана. Не потребовалось много усилий, чтобы отвлечь Монтегю от первоначального вопроса. Он всегда возвращался к фантазиям, к миру, который строил для себя. К смыслу и ценности, которые придавал своей жизни, к придуманной истории, которую нужно подпитывать: Ты проницательнее, мудрее, достойнее.

Пусть иллюзия расцветает. Такова моя работа.

Когда я устроилась удобнее, мне потребовалась лишь крупинка, простая просьба, чтобы он рассказал все. Как долго вы это планировали? Если что-то и знала после общения с сотнями торговцев на джехендре, так это то, что у каждого из них своя история, которую они горели желанием рассказать. Правдивая история, которую, как они верили, никто другой не сможет изложить правильно. Несправедливости, которые они пережили, похвалы, которых они достойны. Будучи уличной воровкой, научилась слушать, кивать, соглашаться, подталкивать их, наблюдая, как их уносит в другой мир. И с каждым словом, которое слышала, обретала их уверенность. Наконец-то кто-то их понимал.

Монтегю перевел взгляд с меня на огонь, его взгляд горел фантазиями. Он был доволен, что я спросила, откинулся назад, положив ноги на низкий столик перед нами, и поднес к губам маленький бокал с янтарным ликером. Он отпил глоток и налил еще.

История разворачивалась плавно, будто он рассказывал ее в самых темных уголках своего сознания сотни раз, в чем я не сомневалась. История, в которой поровну горечи и гордости. Он хотел, чтобы я услышала именно это – рассказ о победе его хитрости и терпения, но существовала и другая часть истории, которую, как знала, он не хотел мне раскрывать. О его мучительной потребности. Она бурлила в нем.

Презрение. Теперь знала, почему он сказал, что понимает меня. Презрение было удушающей лозой, обвивавшей его. Я слушала, кивая, даже когда меня бросало в дрожь от осознания глубины его зависти. Ее корни уходили глубже, чем ожидала. План формировался в его голове с двенадцати лет и с течением времени менялся. Став для него навязчивой идеей. На одиннадцать лет.

– Вы были еще ребенком, – сказала я, стараясь не показаться шокированной.

– Успешные планы требуют времени, – ответил он. – Конечно, не мог осуществить ни один замысел, пока мой отец был королем, но всегда знал, что однажды Дозор Тора, биржа, все это будет моим, но не мог ничего сделать, пока мой отец не умер.

– Вы убили…

– Своего отца? Нет. Просто повезло. Так понял, что боги не хотели, чтобы я ждал. Они желали, чтобы все принадлежало мне, а когда встретил Бофорта, осознал, что боги ждут от меня большего.

Боги благоволили Монтегю? Какая удача для него. Сомневалась, что он сам в это верит, но ему требовалось создать иллюзию своей правоты, абсолютной истинности своего плана. Если бы он повторил свою историю достаточно раз, она превратилась бы в правду.

– Вы уже правите Эйсландией, и у вас есть крепость в Парсусе. Разве этого недостаточно?

Он усмехнулся.

– Крепость – смелое слово для небольшого дома со сквозняками. Тебе не довелось побывать в Парсусе, верно?

– Нет.

Он рассказал, что его отец распределял свое время между тремя фермами, которыми Монтегю владели на протяжении многих поколений: одна в Парсусе и две на возвышенностях недалеко от Хеллсмауса, где разводили овец и выращивали сельскохозяйственные культуры. Эти три хозяйства едва позволяли прокормиться и платить немногим наемным рабочим. Скудные налоги, которые собирал его отец, шли на оплату небольшого штата чиновников, а казна всегда была пустой. Я спросила о его матери, и он ответил, что никогда не знал ее – она умерла, когда он был еще ребенком. В доме жили только он, его отец и несколько рабочих, которые приходили и уходили. Такая одинокая жизнь.

– А потом, когда мне было двенадцать, я вместе с отцом посетил биржу Белленджеров. Тогда там собиралось гораздо меньше народу, в основном фермеры, но для меня она все равно казалась огромной. Я стоял с широко раскрытыми глазами. – Его ноздри раздувались, будто собственная наивность раздражала его. Он выпил еще. Неужели он высмеял себя? Зеленого юнца, изображавшего короля? – Я никогда не видел столько торговцев и столько товаров в одном месте. Каждый уголок наполняли шум, еда и возможности. Воздух трещал. Я не мог поверить. Весь мир был у каждого под рукой – кроме, разве что, короля и его сына.

Карсен Белленджер проводил экскурсию для моего отца. Я шел позади, вместе с другими Белленджерами. Джейсу в то время было семь или восемь, сопляк, который даже не знал, сколько у него возможностей. Карсен долго рассказывал об истории Белленджеров, пытаясь убедить моего отца, что они были первой семьей Эйсландии, приехавшей сюда задолго до Монтегю. Мой отец попросил показать ему хранилище со всей историей, написанной там, и знаешь, что Карсен сказал?

Монтегю сделал паузу, его губы искривились.

– Нет. Он сказал «нет». Это только для семьи. Он отказал правящему монарху Эйсландии, не извинившись и даже глазом не моргнув.

Он повторил слово «нет» тихо, но я услышала гнев.

– А знаешь, что потом сделал мой отец?

Я понимала, что могу не отвечать. Это история, которую Монтегю проживал снова и снова. Ответ вертелся у него на языке.

– Ничего, – наконец сказал он. – Мой отец абсолютно ничего не сделал. Он купил семена и скот, за которым мы приехали, и мы отправились обратно, две коровы шли позади нас. Я сгорал от стыда всю дорогу домой и решил, что не буду фермером, как отец. Не буду натирать мозоли на руках мотыгой или гнуть спину за плугом, а главное, не буду терпеть неуважение подчиненных.

Когда мы вернулись домой, стыд переполнял меня, и я накричал на отца и назвал глупым фермером. И знаешь, что он сделал?

Я покачала головой.

– Как обычно. Ничего. – Он поморщился и выпил ликера, затем взял графин и налил еще. – В тот день я решил,