Дому Уильям Дарби-младший совсем не нравился, это сразу чувствовалось. Волчок был здесь чужеродным элементом, микробом-разрушителем. Дом был на стороне Карла, которого он принял, взял под свою опеку и недоволен теперь был тем, что Джули впустила сыщика.

А она и сама думала: не надо было этого делать. Допускать сюда Волчка. Но с другой стороны, необходимо же было уединиться! Не в публичных же местах такие вещи обсуждать, в самом деле. Даже в кафе, во время их первой встречи, Джули уже ловила на себе любопытствующие взгляды; в городке, кажется, многие знали, чем занимался Дарби-младший.

— Зовите меня Билл, — сказал он.

— А я — Джули, — пробормотала она. Хотя ей ужасно не хотелось переходить с сыщиком на фамильярную форму общения, эквивалент французского «тю» — ты. В каких-то других языках, рассказывал Карл, тоже такое разделение есть. В арабском, кажется. А в английском «ю», и все. Но ту же функцию несет обращение либо по имени, либо по фамилии. Она, конечно, не хотела называть Волчка Биллом и предпочла бы, чтобы и он обращался к ней: «Миссис Бертон», как звали ее в городе. Если уж они с теткой ни за что не желают произносить вслух «Миссис Ланг», хотя именно так она значится теперь в паспорте. Но деваться некуда, отказать Волчку в переходе на более доверительную форму обращения было бы очень грубо. Неприлично. Значит, придется терпеть.

Эх, зачем она только во все это ввязалась… Может, не поздно еще поблагодарить вежливо, потрясти его руку покрепче, извиниться? Сказать: передумала, не хочу… Пусть не будет ясности, пусть. Это еще вопрос, сколько в этой самой ясности счастья.

Но тетка уже внесла залог. Впрочем, если поднатужиться, можно ей его компенсировать. Не такая уж страшная сумма. Символическая, как говорит тетка. Проблема в том, что не может же Джули у Карла на это деньги брать.

— Расскажите мне о любых странностях в поведении вашего мужа, — сказал Волчок. — Любые детали, вас удивившие, могут пригодиться. Даже то, что вам кажется совсем неважным — мелочи всякие. Но и то, что кажется важным, тоже. Даже в первую очередь.

Джули сделала усилие, представила себе, что это подруга закадычная, в природе несуществующая, перед ней, а не противный Дарби-младший. И стала с трудом, мучительно, выкладывать то, что было бы стыдно рассказать даже священнику. Не говоря уже о всех остальных. И про бесконечные отъезды внезапные. И про опоздания. И про отсутствие телефонных звонков. И про то, как Карл иногда глубоко задумывался, как будто пропадал в каком-то другом мире. И про Трир, хотя про это тетушка Волчку, конечно, во всех подробностях сама доложила. И про Амстердам. И про последнюю поездку якобы в Париж, а на самом деле в Лондон, и их с теткой нелепую слежку.

Волчок ничего забавного в этом эпизоде не нашел. «Вот этого не надо было делать ни в коем случае! — воскликнул он. — Это очень плохо! Большая ошибка. Во-первых, он теперь предупрежден, что вы его подозреваете, и, мало того, ожидает продолжения подобных усилий с вашей стороны. Даже, я думаю, мое появление теперь совсем не станет для него неожиданностью. А это осложняет мою задачу многократно! Во-вторых, если, не дай бог, дело дойдет до бракоразводного процесса, этот эпизод может теоретически квалифицироваться как «харассмент», то есть агрессивное преследование. И его адвокаты не преминут заявить: вот, ваша честь, до этого эпизода наш клиент и не думал изменять своей жене, но потом, глубоко оскорбленный, во всем разуверившийся, от отчаяния действительно мог совершить не совсем разумные поступки, кто же может упрекнуть его за это? Да и можно ли считать брак нормальным после столь тяжкого оскорбления? Да еще нанесенного с участием родственницы, с которой у нашего клиента были заведомо неприязненные отношения… Ведь так, Джули, у Фионы с господином Лангом изначально отношения не сложились?

— Да, у них как-то сразу… не получилось друг другу понравиться…

— Ну, я так и понял! Нет, это было чрезвычайно неосторожно с вашей стороны… И я просто удивлен, между нами, действиям Фионы… А ведь в нашем кругу у нее была репутация самой благоразумной девушки, может быть, даже слишком благоразумной (и глаза у Билла слегка затуманились. Или Джули только так показалось?).

— Вы знаете, — прервала его воспоминания Джули. — Никакого бракоразводного процесса не будет. Даже если дойдет до худшего, до разрыва, до развода (Джули даже сглотнула, так тяжко было ей выговорить это ужасное слово), даже если дойдет до этого, мы найдем полюбовное решение. Зачем нам судиться? Мы слишком уважаем друг друга, чтобы трясти грязным бельем в суде.

— О, мне не раз приходилось слышать подобные речи в начале пути, — сказал сыщик. — И очень искренние. Но потом все так осложняется. Когда есть собственность, ценности. И когда есть дети. И особенно — когда есть и то, и другое.

— Нет-нет, это не наш случай… нет, и дети есть, и ценности, но… нет, не могу представить нас в суде!

Волчок только грустно улыбнулся — дескать, как угодно, только опыт мой говорит о другом…

И с этого момента после этого снисходительного жеста стал еще более Джули неприятен.

Но именно поэтому она взяла себя в руки и стала холодно и деловито перечислять всякую ерунду, все подряд, что ее в поведении Карла смущало или удивляло. Например, что один из своих чемоданов он все время держал запертым на ключ и отшучивался, когда Джули заводила об этом речь. А она ничего плохого вовсе не подозревала, но ей было просто по-женски любопытно.

Или звонки загадочные, на которые он отвечал как-то очень коротко. Вроде цифры по-немецки называл, и все — данке шен! Пару раз письма или бумажки какие-то уж очень тщательно уничтожал — рвал на мельчайшие куски, даже в туалет их спускал. И опять же отказывался объяснять, что это за бумажки. Один раз сказал: да послания глупых поклонниц — из прежней жизни, до нашей встречи с тобой. И смеялся.

— Интересно, — кивнул Волчок. — Очень интересно!

Все это он записывал в свой блокнот. А увидев обеспокоенный взгляд Джули, произнес:

— Не тревожьтесь! Это у меня годами отработанная система. Полная конфиденциальность гарантируется, все записи по завершении дела строго уничтожаются. Не хуже, чем письма вашего мужа! — И захихикал. «Какой все-таки идиот!» — подумала Джули. А Волчок добавил: — Кроме того, взгляните: я применяю свой собственный, индивидуальный набор стенографических знаков — кроме меня, никто не прочтет!

Джули посмотрела — действительно какие-то невообразимые каракули вместо букв и слов. Ну ладно, допустим.

И Джули опять принялась вспоминать, пока не дошла до того странного, дурного эпизода, который случился еще на раннем этапе их отношений. Вдруг Карл предложил ей отправиться вдвоем в соседний курортный город — Истбурн — и провести там «романтический уик-энд». Дескать, командировка сорвалась, два дня освободились, почему бы не посвятить их друг другу?

В Истбурне Джули никогда не была, но слыхала, что он не так уж сильно отличается от Фолкстона. Тоже ныне захиревший, а когда-то знаменитый королевский курорт. Такая же примерно длинная и уютная набережная, как фолкстонская Лиз. Кажется, Истбурн меньше пострадал во Вторую мировую войну, поэтому больше сохранилось образцов классической викторианской архитектуры, сверкающих на фоне синего неба и солнца белых домов с огромными окнами и высоченными потолками с лепниной.