обручалку. Нельзя винить человека за любовь к супруге, нельзя винить его за боль от ее ухода. Это всё естественно и даже правильно. Только мне от этого не легче.

Хочется, чтобы так же полюбили меня.

Нет, не так же, сравнения тоже отвратительны. Хочется, чтобы меня любили по-другому, чтобы у нас было только наше.

Но я пытаюсь понять этого мужчину и принять его боль. Потому что хочу остаться, потому что люблю. Вот такая наша история нелегкая и нерадужная. Но если не принять, то какая же это тогда любовь с моей стороны?

— Ты можешь хранить его, — шепчу я, продолжая смотреть на кольцо. — Оставить Артему. Но, пожалуйста, больше не надевай, — прошу.

— Не надену, — кивает Роберт. — Я снял его осознанно. Давай попробуем? Ты хочешь?

Киваю.

— Давай сейчас поменяем статусы.

— Каким образом? — не понимаю я.

— Ты теперь не няня и наемный работник в этом доме. Ты моя женщина, и мы пытаемся строить отношения. Я порой невыносим и слишком циничен. Попытаюсь быть мягче, а ты попытаешься меня принять.

— Я очень хочу тебя принять, — сердце начинает колотиться от волнения. Встаю из-за стола, начиная убирать пустые чашки и мыть посуду.

Нет, я не слишком хозяйственная. Это волнение. Какое-то женское глупое поведение, когда не знаешь, что сделать и что сказать.

Роберт молча наблюдает за мной, я спиной чувствую его взгляд.

Слышу, как отодвигается стул, шаги... Роберт совсем рядом. Глубокий вдох в мои волосы, мурашки по коже. Отходит от меня. Выключает верхний свет, остается только подсветка кухонного гарнитура. Снова подходит очень близко.

— Оставь всё, — хрипло шепчет мне в волосы, разворачивает меня к себе за плечи, сам забирает вымытую чашку и отставляет ее на тумбу.

Вжимаюсь бедрами в тумбу, поднимаю на Роберта глаза, а там опять огонь. Не холодный океан, а бушующий и неспокойный. Сглатываю, когда мужчина вжимается в меня. Вскрикиваю, но тут же кусаю губы, когда Роберт подхватывает меня, сажая на столешницу, и сразу же размещается между моих ног, не позволяя закрыться.

— Что ты делаешь? — шепчу я.

— Как что? Хочу взять свою женщину. Ты против? — усмехается, сжимая ладонями мои ноги. — Мы сегодня сильно стрессанули. Да и ты всю неделю лила слезы в подушку. Прости, — хрипло шепчет, а сам дёргает меня за хвост и впивается губами в шею, обжигая горячим дыханием.

— Я не рыдала в подушку, — упрямо лгу, цепляясь за его плечи, царапая через футболку.

— Лгать нехорошо. Особенно мне.

— Я не рыда... ла... — всхлипываю, когда он кусает меня за шею.

— Машенька, я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, сегодня с утра ты надела голубые трусики. Проверим? — отрывается от моей шеи и тянет резинку моих шортов вниз. Вынуждает меня привстать, срывая шорты с моих ног, откидывая их на пол. На мне и правда голубые трусы.

— И откуда ты все это знаешь? — упираюсь ладонями ему в грудь, не позволяя трогать.

— Вижу через стены, — смеется, отрывает мою ладонь от своей груди и накрывает ей свой пах, демонстрируя уже твердый, налитый член. — Не о том думаешь. Подумай об этом, — вжимает мою ладонь сильнее в пах. — Освободи его и возьми в свои руки, — с усмешкой прикасается к моим губам, и я замираю, про все забывая. Его губы впервые на моих губах. — Очень давно никого не целовал. Уже забыл, как, — шепчет мне в губы. — Напомнишь, как это?

И я первая его целую, медленно, аккуратно, всасываю порочные мужские губы, провожу языком, наслаждаясь этим поцелуем.

— Это все, конечно, сладко и прекрасно, но потом, — выдыхает мне в рот и сам захватывает мои губы. Уже не так нежно и аккуратно, как я. А жадно, грубо, сминая, кусая, вторгаясь в мой рот, лишая дыхания и разума. Одновременно отодвигает полоску моих трусиков в сторону, гладит нижние губы, продолжая терзать верхние.

Неосознанно, в порыве страсти, сжимаю его член, отчего Роберт шипит мне в рот. Отпускаю.

— Не останавливайся! — требует, начиная растирать мои складочки между ног, проникая пальцами внутрь. И я смелею, дергая его штаны вниз, освобождая член, сжимая его, поглаживая, раскрывая горячую головку, чувствуя капельки влаги.

И это так хорошо и горячо, что я выгибаюсь, подставляя ему себя, чтобы вошел пальцами глубже, сильнее, и одновременно задыхаюсь, потому что он продолжает меня целовать, лишая кислорода. Кажется, меня дико заводит не его член в ладони и не его пальцы внутри меня, а именно этот поцелуй. Он такой порочный и жадный, что я начинаю стонать мужчине в рот.

— Какая у меня горячая девочка, — усмехается, кусая за губы. Отпускает меня и присаживается вниз, целует мой живот, вынуждая содрогаться, еще сильнее оттягивает трусики и целует уже нижние губы, всасывая их, водя языком по клитору, прикусывая его.

Зарываюсь пальцами Роберту в волосы и, как похотливая кошка, прижимаю его к себе сильнее, одновременно откидывая голову, поскуливая от удовольствия.

Бьюсь головой о шкаф, рукой натыкаюсь на стакан на столешнице, смахиваю его, и он летит со звоном на кафель, разбиваясь вдребезги. Но мне на всё плевать. Есть только мужские губы, умелый язык и пальцы, которые рвутся в меня, задевая какие-то точки, от которых дрожат ноги.

Всё это безумие продолжается до тех пор, пока я не начинаю выть от подступающего оргазма. Кончаю, стискивая мужские волосы. Роберт резко поднимается и, не позволяя мне прийти в себя, дергает за бедра к себе, утыкаясь головкой в мокрые сладкие.

Входит в меня, стискивая бедра. Резко, грубо, со всей силы до самого конца. Больно. С ним всегда больно от первого толчка, я еще не привыкла к этому мужчине. И одновременно сладко до прокатывающейся дрожи. Он останавливается, замирая внутри меня, тоже глотая воздух, хватает мой топ и стягивает его через голову, отбрасывая на пол. Тоже хватаю его футболку, пытаясь ее