Фрейд откупорил шампанское и наполнил фужеры. Он проглотил его одним махом, как пиво, морщась от пузырьков, а потом достал из вализы флакончик с кокаином. И поманил Минну к себе.

— Опять? — спросила она.

— Это афродизиак.

— А разве все это — нет?

Зигмунд снисходительно улыбнулся и сам натер ноздри ей, потом себе, а затем повторил процедуру для обоих. Он наблюдал, как Минна подошла к балкону, отворила двери и вышла. Двинулся за ней и сгреб ее, дрожащую от горного воздуха, в охапку. Отзвуки романтического венского вальса долетали из гостиной снизу. Минна почувствовала первый, уже знакомый прилив.

— Тут холодно, — сказал Зигмунд, растирая ей плечи, — давай вернемся внутрь.

Минна двинулась за ним следом, на минутку задержавшись у камина, а затем зажгла свечу у кровати. Он снова протянул ей пузырек с кокаином, и она опять смочила настойкой ноздри, глубоко потянула носом, потерла виски и несколько раз чихнула.

Минна мысленно вернулась к тому, что было с ней несколько дней назад. Безнадежность. Уныние. А теперь кокаин струился по ее организму, и она чувствовала одно только ликование. Минна не знала, то ли это кокаин виноват, то ли богатые апартаменты. Но обстановка была самой романтической, самой захватывающей в ее жизни. В дешевой меблированной комнате есть свое очарование, однако…

Она взбила подушки на кровати и уже собиралась лечь, как вдруг заметила на кромке подола юбки большое коричневое пятно.

Что это? Грязь? Минна ощутила, что вспотела. Одежда была тяжелая и громоздкая, покрытая поездной сажей. Минна казалась себе тюком с нестираным бельем.

— Может, хочешь поужинать?

— Нет, я не голодна. — И она направилась в ванную.

Зигмунд услышал шум воды.

— Минна, что ты там делаешь?

— Я не слышу тебя — вода заглушает…

— Ты принимаешь ванну?

— Еще нет…

Полочка над ванной была уставлена дорогими солями для ванн, пудрами, наборами мыла, там же висели пушистые турецкие полотенца, расшитые золотой монограммой в виде буквы С.

Пока наполнялась ванна, Минна вдыхала сладкий аромат лаванды и розы и не заметила, что Зигмунд стоит позади и созерцает, как она всыпает соль, наливает масло, раздевается донага и влезает в ванну, и как тяжелые пряди волос обрушиваются на ее влажные плечи.

«Господи! — думала она, погружаясь в теплые воды. — Омой меня от грехов моих».

Позже, лежа в его объятиях, Минна спросила:

— А что было бы, если бы мы поженились?

— Я знаю, какая это была бы жизнь.

— Расскажи мне.

— Хочешь знать правду?

— Конечно.

— Однажды я написал об этом эссе.

— Что-то не припоминаю.

— «Цивилизованная» сексуальная мораль и современные нервные заболевания». Слово «цивилизованная» — в кавычках.

— И каков же твой вывод?

— Полноценные сексуальные взаимоотношения в браке длятся всего несколько лет. А потом на плечи жены тяжким грузом ложатся домашние хлопоты, дети, хозяйство и прочее, а страсть исчезает. Вдобавок методы контрацепции убивают желание.

Минна возмущенно вскинула брови. Значит, Зигмунд использует свой брак с ее сестрой в качестве универсального примера.

— Мой вывод таков: духовное разочарование и телесные ограничения — могила для большинства браков, и мужу остается только смутное воспоминание о том, как все было когда-то. Мало того…

— Зигмунд, хватит! Это был не академический вопрос.

— А что же ты хотела услышать от меня?

— Нечто иное. Приятное, лестное… Скажи, что ты боготворил бы меня.

Он улыбнулся и взглянул на нее, лежащую рядом. После ванны ее кожа была теплой и сияющей.

— Уж как я бы тебя боготворил, — поддразнивал он, скользя рукой вниз по ее спине, — я бы за тебя — в огонь и в воду, я бы взобрался на…

— Ладно, — засмеялась Минна, — довольно. Не обращай внимания.

А после, зарывшись в подушки, она слушала громкое, зловещее завывание вьюги, и не было этому зову ни конца, ни края.

Следующие несколько дней они провели, исследуя местность, гуляя вокруг озера и сидя за долгими трапезами в тишине очаровательных гостиниц, где нежный свет отражал снег разгара лета. Минна воображала жизнь в месте, похожем на это, окутанном ароматами цветов летом и заиндевевших сосен — зимой… Место, закрытое для остального мира. Место, где они могли быть вместе.

Каждую ночь происходило одно и то же. Она снимала одежду и проскальзывала к Зигмунду в кровать под одеяло. И он начинал говорить опьяняющим голосом, наполненным энергией, направленной только к ней одной. Все, что он произносил, искрилось и блистало, будто Зигмунд дарил ей некое драгоценное ювелирное украшение. Его ум походил на лекарство, сильное и эротическое, и Минна не могла оторваться от него. Позднее, в изнеможении, она укладывала голову ему на плечо, оплетала ногами его ноги и думала с необъяснимым унынием, что он единственный человек, которого она когда-либо любила.

Фрейд рассказывал истории своего детства. Часы и часы исповедей. Она слышала о многом от Марты, но он снова возвращался к этому теперь, когда гас огонь и он нежно гладил ее щеку. Поведал ей, что был избранным в семье — пять сестер и родители делили три спальни, в то время как Зигмунд был наделен собственной просторной, залитой светом комнатой с газовыми лампами вместо свечей. Рассказал о младшем братике Юлиане, тот умер от кишечной инфекции в возрасте восьми месяцев. И, хотя Зигмунду было только два года в то время, он не забыл, что желал, чтобы его брат умер и таким образом, он смог бы вернуть внимание матери. Мальчик чувствовал себя «сброшенным с трона и ограбленным» и даже фантазировал об убийстве брата. И винил себя, когда его пожелание осуществилось.

Рассказывал об отце. Как восторгался героическими жизнеописаниями знаменитых воинов. Как его отношения с его отцом, галантерейщиком-коммивояжером Якобом Фрейдом, не складывались из-за того, что отец был безвольным неудачником и не стремился к успеху. Он рассказал Минне, что одной из отцовских непоправимых ошибок было вложение капитала в южноафриканские страусовые перья, а женская мода изменились, и спрос на них упал. Сравнил Якоба с персонажем из «Дэвида Копперфилда» Микобером — безнадежным оптимистом, повторявшим крылатую фразу: «Что-нибудь да подвернется». Он сказал, что все определили слабости отца, все началось с навязчивых образов — Александра Македонского, Ганнибала и Гарибальди.

И вот еще одно предание. Все в семье знали эту историю, но Зигмунд рассказывал ее снова, и с тем же накалом эмоций, будто это случилось вчера. Когда он был ребенком и они жили в Моравии, он с нетерпением ждал каждого воскресенья, чтобы прогуляться с отцом. Они надевали самую лучшую одежду, Якоб облачался в добротное шерстяное пальто и меховую шапку, и они шли по главной улице города. Отец развлекал сына рассказами о своих странствиях. Однажды в воскресенье юный головорез подошел к ним сзади, сбил шапку Якоба в грязь и стал издеваться, приговаривая: «Жид, убирайся с тротуара». Зигмунд почувствовал себя униженным. Отец спокойно наклонился, поднял грязную шапку и поплелся дальше, как побитая собака, не сказав ни слова в ответ. В этом не было ничего героического для мальчика, который был поглощен рассказами о Ганнибале и его отце, заставившем сына поклясться на алтаре, что отомстит римлянам.