– Я слыхал, – начал инспектор пронзительно-визгливым школярским тоном, – у вас имеются возражения против этой новой выемки по воскресеньям.

Почтальон (сдержанно, но не испуганно):

– Да, сэр, имеются.

Инспектор:

– На каком основании, могу я спросить? Ваши коллеги дали свое согласие, к тому же за нее полагается надбавка. Ваше дело, любезный, выполнять обязанности, возложенные на вас департаментом, и я советую вам для вашего же блага немедленно отозвать свое возражение.

Почтальон (твердо):

– Не могу, сэр.

Инспектор:

– Но почему, любезный, почему? Что вы обычно делаете воскресными вечерами? Нашли подработку? Ведь если так, то предупреждаю вас, что работа по совместительству противоречит правилам.

Почтальон (мужественно и с чувством):

– Моя работа в воскресный вечер, сэр, состоит в том, чтобы поклоняться моему Создателю, который Сам установил закон «Помни день субботний[29], чтобы святить его», и я не могу пойти против него, сэр.

К тому времени Браун уже трепетал. Он понимал, что его место и пенсия, которую он уже почти выслужил, висят на волоске. Старик вытащил большой носовой платок, красный в белый горошек, и вытер лоб. И все же в нем ощущалось некое достоинство, далекое от его обычного поведения.

Чиновник же предстал в не столь выгодном свете. Его непринужденные, светские, повелительные манеры как ветром сдуло, и в его словах засквозило гадкое ехидство:

– Полагаю, это почитание отнимает у вас много сил! Лучше занимайтесь-ка той работой, которая обеспечивает вам хлеб с маслом. Сейчас можете идти. Я сообщу ваше мнение кому следует, а о дальнейшем вас известят позднее.

После того как Браун вышел, скромно проговорив: «Всего хорошего, сэр», чиновник, обращаясь к Лоре, заметил:

– Вот вздорный старик! Знаю я таких, как он. От них одни неприятности. Но он поймет, что ему со своим воскресным псалмопением придется подстраиваться под работу.

Однако выяснилось, что мистер Кокрен, несмотря на свое высокое положение, отнюдь не всемогущ. Наверху к почитанию субботнего дня отнеслись гораздо благожелательнее, а возможно, за старика заступился старший почтмейстер, который и сам не чурался псалмопения, поскольку спустя несколько недель Браун был освобожден от воскресной работы. Другие почтальоны с удовольствием производили выемку за него, поскольку это давало им небольшую прибавку к жалованью, а он продолжал увеличивать и без того огромное количество еженедельно проходимых им миль, кочуя со своими проповедями по маленьким сельским часовням.

Дважды в год из Кэндлфорда для проверки отчетности приезжал старший почтмейстер и производил генеральную инспекцию. Официально этим визитам полагалось быть неожиданными, чтобы иметь возможность выявить нехватку наличных или пренебрежение служебными обязанностями, но мистер Раштон и мисс Лэйн были в таких отношениях, что утром в день намечавшегося визита старший почтмейстер сам подходил к телеграфному аппарату и собственноручно передавал сигнал Лоре: «Пожалуйста, передайте мисс Лэйн, что сегодня днем я посещу ее с неожиданным визитом».

Это избавляло от неприятностей всех. К тому часу, когда запряженная пони коляска мистера Раштона подъезжала к дверям почты, на кухонном столе уже были разложены бухгалтерские книги, марочные листы, почтовые ордера, лицензии и тому подобное, а также аккуратные столбики монет. Таким образом, служебные дела не занимали много времени, и по их окончании следовала светская часть мероприятия.

В дни визитов мистера Раштона чай накрывали на круглом столе в гостиной; мисс Лэйн в парадном шелковом платье с длинной золотой цепочкой, дважды обернутой вокруг шеи и заткнутой за пояс, разливала чай из лучшего серебряного чайника, мистер Раштон сполна воздавал должное деревенскому угощению (однажды на столе появилась холодная утка), а Лора металась между гостиной и конторой. Однажды ей впервые доверили перед завариванием подогреть чайник и насыпать в него чай из чайницы, но про чай она забыла и, когда хозяйка дома и гость непонимающе уставились на прозрачную струю, хлынувшую из носика, от ужаса чуть не лишилась чувств.

После чаепития полагалось проинспектировать сад, цыплят и свиней, а запряженную пони коляску загрузить дарами земли, в числе которых был и огромный букет цветов для миссис Раштон.

То был старомодный способ ведения дел, а мистер Раштон был старомодным почтмейстером. Этот опрятный маленький человечек средних лет с весьма педантичной речью и манерами, по мнению многих, обладал преувеличенным чувством собственной значимости. С теми из своих подчиненных, кто трудился исправно, мистер Раштон был любезен, хотя не без покровительственности, зато нерадивым и безответственным работникам спуску не давал. Он пребывал в уверенности, что те, кто работает под его началом, обожают его.

– Команда моего маленького корабля, – говаривал старший почтмейстер про своих подчиненных, – команда моего маленького корабля знает, кто тут капитан.

Увы, но приходится констатировать, что между собой «команда» называла своего капитана «святошей Джо». Причина заключалась в том, что в частной жизни мистер Раштон являлся столпом методистской общины в Кэндлфорде, заведующим воскресной школой, время от времени – проповедником и радушным хозяином для приезжих священников, словом, на местном уровне влиятельным человеком в своей церкви. Чем, возможно, объяснялась и его манера одеваться. В своих черных или темно-серых костюмах и круглой черной фетровой шляпе разъезжавший по улицам на толстом сером пони мистер Раштон сам вполне мог сойти за методистского пастора или даже священника официальной церкви. На свое жалованье, составлявшее не более двухсот пятидесяти фунтов в год, в те благодатные дни старший почтмейстер мог держать собственный выезд с пони, горничную для жены, угощать друзей и давать образование детям.

Кэндлфордским гражданам мистер Раштон нравился, но жильцы больших загородных домов его не привечали. Они считали старшего почтмейстера чересчур дотошным приверженцем официальных правил. Один из помещиков называл его «этот маленький чинуша»; ходила история о баронете, любителе лисьей охоты, который прервал беседу в кабинете с табличкой «Почтмейстер», швырнув в голову чиновнику глиняную бутылку с чернилами. К счастью, цели она не достигла, но кое-кто из клерков помоложе еще долго с гордостью демонстрировал выцветшие брызги на обоях.

На раннем этапе знакомства с Лорой мистер Раштон обещал взять ее стажеркой в свою контору, как только откроется вакансия. Но вакансия так и не открылась. Под началом старшего почтмейстера работали всего две женщины, обе – дочери пастора, его друга, которые жили в его семье. Это были тихие, благовоспитанные, приятные молодые леди лет тридцати с небольшим, принадлежавшие к тому типу, который тогда преобладал среди сотрудниц почты. В начале столетия появились «юные особы» с искусственным жемчугом и дурными манерами, которые исчезли перед прошлой войной. В Лорины времена служба на почте была по большей части уделом дочерей священников и учителей. Популярности она не обрела. В больших почтовых конторах стажеру платили весьма низкое жалованье, которого совершенно не хватало на