– И тогда произойдет слияние человека и рыбы… В этом и состоит метаморфоза. Слияние живых существ посредством крови.

Художница посмотрела на увеличенную фотографию на стене, где она стояла нос к носу с волком:

– Когда я впрыснула себе кровь волка, у меня действительно возникло ощущение, что я куда-то переместилась, что я больше не в своем привычном теле. Я все воспринимала каждой клеточкой: с одной стороны, я чувствовала страх и в то же время – настоящую мощь хищника. Я не спала три дня и все это время пребывала в состоянии сверхчуткости. В глубине моего существа я была волком, стелющимся по степям, волком, который рыщет в поисках добычи, но постоянно думает о собственном выживании. Конечно, часть ощущений была обусловлена щитовидной железой или надпочечниками, которые реагировали на впрыскивание чужеродной крови, точно так же как и мощной активацией иммунной системы, но этим объяснения не исчерпываются. Я действительно чувствовала волка внутри себя… И это опять-таки была метаморфоза.

– Но почему множественное число? Вы сказали: «Принять кровь означает распахнуть перед собой двери метаморфоз».

– Это отсылка к Овидию и его эпической поэме «Метаморфозы». Помимо прочего, там можно прочесть, что Медея заменяет кровь людей, чтобы дать им прожить подольше в ожидании возвращения аргонавтов. Овидий поднимает тему бессмертия, но главное – в этих стихах он в конечном счете говорит о первых опытах благотворной передачи крови, которая позволяет превратиться в кого-то другого. Пройти через метаморфозу, чтобы стать кем-то лучшим. Если вчитаться, мы найдем здесь первые неосознанные мысли о переливании крови, которое сегодня спасает тысячи жизней.

Смешивание крови, переливание… Речь была бессвязной, иногда словно потусторонней, но Шарко что-то улавливал. Рамирес пил кровь своих жертв или даже впрыскивал ее себе, чтобы почувствовать, что ощущала его добыча перед смертью. Поглотить не только их энергию, но и страдание. Слиться с ними.

– И последнее: если речь пойдет о переливании крови от человека к человеку, но, естественно, вне больничных условий, что вы на это скажете?

Она слегка отшатнулась и посмотрела на Шарко едва ли не гневно:

– Я говорила о выходе за грань, а не о безумии! Цель биоискусства – не игра со смертью. Кровь волка, которую мне ввели, была очищена от иммуноглобулинов, несовместимых с человеческим организмом, точно так же будет и в случае с лошадью. Я готовлюсь много месяцев, вкалывая себе под медицинским наблюдением небольшие дозы, которые стимулируют мои антитела. Все под строгим контролем. Реальной опасности нет.

– Но можно представить себе и более экстремальных биохудожников… которые решили перейти все границы и отбросить все табу. Вот они-то могли бы играть и со смертью.

– Возможно, всякое бывает, вы это знаете лучше, чем я. Но ко мне это отношения не имеет, уж извините.

Шарко поблагодарил за кофе, забрал картину и направился к выходу, пока имя Мев Дюрюэль неотступно крутилось у него в мозгу. Шизофреничка…

Он вернулся в Управление с головой, гудящей от вопросов. Рассказывая о своих находках шефу, он спрашивал себя, каким образом художница, страдающая психическим заболеванием и запертая в четырех стенах, могла оказаться в самом центре всей истории. И как из своей больницы она могла привести Кулома к смерти.

Двадцать часов сорок минут. В свете слабенькой электрической лампочки Николя сидел один в подвале Рамиреса, зажав между колен теплое пиво, и смотрел на разложенные папки с данными по делу. Удовлетворение от хорошо проделанной работы ложилось ему бальзамом на сердце. Именно он настоял на поисках первой отметины, от PéBaCaSi. И эта отметина скрывалась вон там, если глянуть по диагонали, в полутора метрах над его головой. Николя не отказал себе в удовольствии позвонить Маньену и объявить о своей находке.

Благодаря этой отметине Белланже мог теперь довольно точно воспроизвести ход событий, имевших место двадцатого сентября. И тщательно расписал все в блокноте, страница за страницей.

Все началось около двадцати двух тридцати. По словам Мелани Мейер, некая женщина постучала во входную дверь дома. Рамирес встал, не производя шума, выглянул в окно спальни. Вернувшись обратно к Мейер, он сказал, что у какой-то бабы сломалась машина. И не стал открывать. Неизвестная вернулась десять минут спустя и проникла в дом с помощью ключа от входной двери, дубликат которого у нее имелся.

Николя отхлебнул глоток пива, сделав два заключения. Первое: Рамирес не был знаком с PéBaCaSi, иначе он не сказал бы, цитируя Мейер: «Нашла где ломаться, дура». И второе: PéBaCaSi хотела удостовериться в отсутствии хозяина, прежде чем войти в дом с помощью ключа. Она не хотела столкновения с Рамиресом, скорее что-то искала. Что именно? Могла ли идти речь о написанных кровью картинах, которые потом забрал Шарко? Или о кальке с нанесенными точками? Или о фреске с дьяволами? Связано ли это с одной из жертв? Искала ли она доказательства виновности Рамиреса? Как бы то ни было, она залезла в подвал. В это время Рамирес схватил свой «Хеклер-Кох P30» и крадучись пошел по дому. Он спустился по скользкой лестнице и оказался нос к носу с PéBaCaSi. И тут…

Коп поднял глаза к потолку:

– Несчастный случай. Это был несчастный случай, а вовсе не казнь. Ты не собиралась убивать его, когда проникла в дом. Наоборот, ты хотела избежать встречи.

Николя внес очередную запись в блокнот и закрыл его. Несчастный случай был наиболее вероятной гипотезой. Чем еще могло объясняться несообразие места, куда вошла первая пуля? Николя встал и принялся жестикулировать, как актер, который проигрывает сцену перед съемкой. Рамирес появился неожиданно, но свое оружие не использовал. Он был крупным, мускулистым, молодым. Без сомнения, он думал, что возьмет верх. Началась борьба, оба покатились по полу.

Николя отставил пиво и присел на корточки, повернув лицо к потолку. Он представил себе: Рамирес сверху, она внизу… Она направила оружие на горло и выстрелила. Но почему не бросить все и не убежать? Зачем нужно было придавать несчастному случаю вид отвратительного убийства?

Николя стал расхаживать туда-сюда, периодически пропуская глоточек алкоголя. Он был уже слегка навеселе и хорошо чувствовал себя здесь, в подвале, где отлично думалось. И уже побаивался момента, когда придется возвращаться домой и его снова начнут преследовать лица трупов, обнаруженных накануне.

Итак, PéBaCaSi решила остаться. Зазвонил ее телефон, точно в двадцать два часа пятьдесят семь минут. Мейер была еще на втором этаже, она услышала звонки, но не издала ни звука. Потом она втихаря сбежала через окно, пока Рамирес, перетащенный вглубь подвала, получал вторую пулю в горло, выпущенную из его собственного оружия.

Николя достал из одной из папок фотографию подвала до уборки, а также снимки крупным планом трупа и в энный раз принялся их рассматривать. Рамирес был искромсан и нашпигован пиявками, как хороший бретонский фар[46]. У PéBaCaSi были крепкие нервы и незаурядное воображение. Думала ли она уже о копах, когда действовала? Пыталась ли сбить их с толку? Заставить поверить, будто действовал извращенец, хотя на самом деле она приложила все старания, чтобы не столкнуться с Рамиресом?