Обида, которую чувствует человек, когда его любимая, но никому не известная группа вдруг начинает звучать в наушниках у всех и каждого, в случае с Уолтером умножилась в тысячу раз. Разумеется, он гордился, что новый альбом был назван в честь озера Дороти и что многие песни из этого альбома были написаны в его доме. Кроме того, Ричард милосердно отредактировал тексты так, чтобы «ты» в них, обращенное к Патти, могло восприниматься как обращенное к умершей Молли; именно этой точки зрения он предоставлял придерживаться журналистам, зная, что Уолтер собирает и читает все, что о нем пишут. Но в основном Уолтер был разочарован и задет восхождением Ричарда. Он говорил, что понимает, почему Ричард больше не звонит, что понимает, что Ричарду сейчас нелегко, но на самом деле он ничего не понимал. Их дружба оказалась тем, чего он всегда боялся. Даже в кажущиеся моменты упадка Ричард на самом деле не падал духом до конца. У него всегда был тайный план, который совершенно не включал в себя Уолтера; он всегда ориентировался только на поклонников и не забывал о своей цели. Пара малоизвестных журналистов оказались настолько усердны, что позвонили Уолтеру, чтобы взять у него интервью, и его имя было упомянуто в нескольких мелких изданиях, в основном в интернете. Сам Ричард в тех интервью, которые читал Уолтер, упоминал о нем исключительно как о «добром товарище по колледжу», и ни один из крупных журналов так и не назвал его по имени. Уолтеру хотелось получить чуть больше благодарности за моральную, интеллектуальную и даже финансовую поддержку Ричарда, но по-настоящему его задевала мысль о том, как мало на самом деле он значит для Ричарда — по сравнению с тем, как много Ричард значит для него. А Патти, разумеется, не могла открыть ему главное доказательство того, как много на самом деле он значит для Ричарда. Когда Ричард нашел время, чтобы позвонить другу, обида Уолтера не позволила им поговорить нормально и отняла у Ричарда желание звонить снова.

И Уолтер вступил в соревнование. Он привык считать себя старшим братом, а теперь Ричард снова его обскакал. Пусть на самом деле он не умел играть в шахматы, поддерживать отношения и быть достойным гражданином — за его песни, его упорство и целеустремленность его любили и превозносили. Все это заставило Уолтера внезапно возненавидеть их дом, сад и свою долю в миннесотском предприятии, в которое он вложил столько сил и энергии; Патти потрясло, как презрительно он теперь преуменьшал собственные достижения. Через несколько недель после выхода «Безымянного озера» он отправился в Хьюстон на первое собеседование с миллионером Вином Хэйвеном, а месяц спустя стал проводить будни в Вашингтоне. Патти — а может, и самому Уолтеру — было ясно, что его решение переехать в Вашингтон, основать трест «Лазурные горы» и выйти на международный уровень было частью этого соревнования. Пятничным декабрьским вечером, когда «Ореховый сюрприз» играл с Wilco в театре Орфеум, Уолтер даже не стал возвращаться ради этого в Сент-Пол.

Патти тоже не пошла на этот концерт. Она не могла слушать этот новый альбом — прошедшее время, в котором была написана вторая песня, было невыносимо:

Больше не было никого, как ты,

Для меня. Никого. Я живу

С никем. Люблю никого.

Твое тело было таким,

Как ни у кого, —

Телом, созданным для меня.

Больше не было никого, как ты.

Она постаралась последовать примеру Ричарда и перевести его в разряд прошедшего. Во внезапно обуявшей Уолтера энергии было что-то восхитительное, напоминавшее ей об «Афинском дьяволе», и она надеялась, что в Вашингтоне у них все начнется сначала. Она все еще любила дом на Безымянном озере, но с домом на Барьер-стрит было покончено: он не сумел удержать Джоуи. Приехав в Джорджтаун солнечным субботним днем, когда миннесотский ветер трепал желтеющие деревья, она решила, что у нее все получится. (Может быть, на ее решение повлияла близость университета Вирджинии, куда поступил Джоуи? Может быть, она знала географию куда лучше, чем полагала?) Самое удивительное, что, лишь прибыв в Вашингтон и проезжая в такси по парку Рок-Крик, она вдруг вспомнила, что всегда ненавидела все, что связано с политикой и политиками. Она вошла в дом на 29-й улице, и сердце ее заколотилось: она поняла, что совершила очередную ошибку.

Когда Ричарду Кацу стало ясно, что дольше откладывать возвращение в студию и запись нового альбома «Орехового сюрприза» вместе со своими юными энергичными соратниками нельзя, так как все способы потянуть время уже давно исчерпаны — сначала они выступали в каждом мало-мальски подходящем городе Америки, затем начали методично объезжать все более и более дальние страны, пока музыканты не взбунтовались в ответ на попытку добавить Кипр к гастрольному туру по Турции; потом он сломал указательный палец на левой руке, отбивая фундаментальную монографию Саманты Пауэр по мировому геноциду, которую швырнул в него в гостиничном номере Анкары его барабанщик, Тим; после этого в одиночестве уехал в горы Адирондака, чтобы написать музыку к датскому артхаусному фильму; потом, заскучав, разыскал в Платтсбурге торговца кокаином и занюхал 5000 евро датского министерства культуры; затем ушел в самоволку и предался дорогостоящему кутежу в Нью-Йорке и Флориде, был задержан в Майами за вождение в пьяном виде и ношение оружия; провел шесть недель в клинике детоксикации Губстера в Таллахасси, где стойко сопротивлялся всем увещеваниям о скором выздоровлении, затем лечился от опоясывающего лишая, который подцепил во время эпидемии ветрянки в клинике; затем отбыл 250 часов блаженно бессмысленных общественных работ в парке округа Майами-Дейд; после чего улегся на диван с книжкой и просто-напросто перестал снимать трубку и проверять электронную почту, заявив, что нуждается в восстановлении защиты против баб и наркотиков, радостей, которыми могли безнаказанно наслаждаться его соратники, — тогда он отправил Тиму открытку, в которой просил передать остальным, что полностью разорен и возвращается к постройке веранд на крышах, и все остальные члены «Орехового сюрприза» почувствовали себя полными идиотами.

Кац на самом деле был разорен. На протяжении полутора лет записи и выступлений группе удавалось сводить к нулю баланс доходов и расходов, а если у них образовывался излишек, Кац переселял всех в гостиницу подороже и покупал выпивку всему бару, заполненному поклонниками и посторонними. Хотя «Безымянное озеро» и вновь вспыхнувший интерес к старым записям «Травм» принесли ему больше, чем предыдущие двадцать лет работы, ему удалось спустить каждый цент в своих попытках вновь обрести себя. Главными душевными травмами бессменного лидера «Травм» стали (1) вручение ему премии «Грэмми», (2) трансляция его песен по Национальному радио и (3) декабрьские продажи, со всей ясностью продемонстрировавшие, что «Безымянное озеро» легло под несколько тысяч изящно подстриженных елочек в качестве превосходного подарка к Рождеству. Самой большой неприятностью была премия «Грэмми».

Кац прочел много работ по этологии и потому причиной непонятной живучести депрессивного типа личности в океане человеческих генов считал тот факт, что депрессия помогает приспособиться к бесконечной боли и невзгодам. Пессимизм, чувство собственной никчемности и недооцененности, неспособность к радости, постоянное ощущение общей дерьмовости мироустройства: для еврейских предков Каца по отцовской линии, которых неумолимые антисемиты гоняли из местечка в местечко, и для его англосаксонских предков по материнской линии, которые растили рожь и ячмень на бедной почве Северной Европы с ее коротким холодным летом, было абсолютно естественно чувствовать, что все плохо, и знать, что будет еще хуже, — так они справлялись со своей неудавшейся жизнью. Помимо плохих новостей у депрессоидов было несколько радостей. Этот не самый приятный образ жизни все же имел свои преимущества. В трудном положении депрессоидам приходили на помощь их гены, в то время как бодряки обращались в христианство или переезжали куда-нибудь поближе к солнцу. Кац чувствовал себя в трудном положении как рыба в воде. Их с «Травмами» лучшие годы пришлись на периоды правления Рейгана Первого, Рейгана Второго и Буша Первого; Билл Клинтон (по крайней мере до Моники) дался ему нелегко. Теперь наступила эра Буша Второго, худшая из всех, и он мог бы снова заняться музыкой, не свались на него нежданный успех. Он ловил воздух ртом, словно рыба, тщетно силясь ухватить своими ментальными жабрами живительную мглу, отсутствующую в атмосфере всеобщего благоденствия. Никогда еще с самой юности не был он так свободен и так близок к самоубийству. В конце 2003 года он вернулся к строительству веранд на крышах.