В. Расскажите о вашем решении вернуться к ручному труду. Это связано с вашими музыкальными поисками?

О. И еще получше.

В. Ладно. Что вы думаете про революцию с МР3?

О. Ах да, революция. Приятно снова слышать это слово. Круто, что песня теперь стоит столько же, сколько пачка жвачки, да и хватает ее на столько же, а потом она теряет вкус, и приходится тратить еще один бакс. Эпоха, которая закончилась, скажем, вчера, — та эпоха, когда все притворялись, что рок бичует конформизм и консьюмеризм, а не является их помазанником, — в общем, эта эпоха меня изрядно раздражала. Для честности рок-н-ролла, да и для всей страны, очень хорошо, что мы наконец-то видим, что Боб Дилан и Игги Поп на самом деле всего лишь вечнозеленая жвачка.

В. То есть вы считаете, что рок утерял свою подрывную составляющую?

О. Я считаю, что в роке никогда не было подрывной составляющей. Это всегда была просто-напросто жвачка, мы просто притворялись, что это не так.

В. А что вы думаете о том, что Дилан отошел от акустики?

О. Раз уж речь зашла о древностях, давайте вспомним Французскую революцию. Помнишь того рокера, что написал «Марсельезу», — Жан-Жак Какой-то? — в 1792 году ее же на каждом углу играли, а потом вдруг крестьяне восстали и надавали аристократам. Вот эта песня изменила мир. Крестьянам не хватало правильного настроя. Остальное у них было — унижения, нищета, огромные долги, ужасные условия труда. Но без песни у них бы ничего не вышло. Санкюлоты изменили мир.

В. И что Ричард Кац собирается делать дальше?

О. Займусь политикой в качестве республиканца.

В. Ха-ха.

О. Серьезно. «Грэмми» была неожиданной честью. Я чувствую себя обязанным воспользоваться этим в год выборов. Мне дали возможность повариться в потоке поп-музыки, заняться производством жвачки и поубеждать четырнадцатилеток, что продукты Apple отражают стремление компании Apple сделать мир лучше. Делать наш мир лучше ведь круто, так? A Apple явно стремится улучшить мир, и айподы гораздо круче всех остальных МР3-плееров, поэтому они такие дорогие и не работают с программами других компаний, потому что — на самом деле не совсем ясно почему — в таком прекрасном мире самые крутые товары приносят совершенно возмутительную прибыль крохотной горстке обитателей этого прекрасного мира. Если посмотреть на все это, так сказать, в общем плане, сразу понятно, что покупка своего айпода сама по себе делает мир лучше. Это мне в республиканской партии и нравится: они дают самому решить, что сделает мир лучше. Это партия свободы, так ведь? Поэтому я и не понимаю, с чего вдруг эти нетерпимые моралисты-христиане так влияют на нее. Им возможность выбора как раз не по душе. Некоторые из них даже протестуют против поклонения деньгам и товарам. Я считаю, что айпод — это истинное лицо республиканской политики, и в интересах музыкальной индустрии — выйти вперед, проявить политическую активность и гордо заявить: мы, производители жвачки, не про социальную справедливость, точную или объективную информацию, осмысленный труд, внятную национальную идею, мудрые решения. Нет, мы не про это. Мы за то, чтобы свободно выбирать, что нам слушать, и плевали мы на все остальное. Мы высмеиваем тех, кто настолько плохо воспитан, что не хочет быть крутым, как мы. Мы каждые пять минут бездумно выдаем себе конфетку. Мы за постоянный контроль и эксплуатацию прав на интеллектуальную собственность. Мы за то, чтобы убеждать десятилеток потратить двадцать пять долларов на крутой силиконовый чехольчик для айпода, производство которого обошлось дочерней фирме Apple в тридцать девять центов.

В. Серьезно. В последние годы премия «Грэмми» стала весьма антивоенной. Многие номинанты высказывались по этому поводу прямо. Как вы считаете, успешные музыканты обязаны быть ролевыми моделями?

О. «Я-я-я», «купи-купи-купи», «туси-туси-туси». Сиди в своем мирке и играй с закрытыми глазами. Я хочу сказать, что мы уже отличные республиканские ролевые модели.

В. Если так, почему в последние годы на церемониях обязательно сидит цензор и следит, чтобы никто не высказался против войны? Вы хотите сказать, что Шерил Кроу — республиканка?

О. Надеюсь. Она кажется очень милой, было бы чертовски жаль, если бы она оказалась демократкой.

В. Она весьма определенно высказывалась против воины.

О. Ты считаешь, Джордж Буш на самом деле ненавидит геев? Что ему не накласть на аборты? Дик Чейни действительно считает, что Саддам Хусейн устроил 11-е сентября? Шерил Кроу производит жвачку, и я тебе это говорю как многолетний производитель того же. Тот, кому интересно, что Шерил Кроу думает про войну в Ираке, пойдет и купит дорогущий МР3-плеер просто потому, что его рекламирует Боно Вокс.

В. Но ведь в обществе должны быть лидеры, так? Вам не кажется, что корпоративная Америка пыталась давить на «Грэмми»? Заткнуть потенциальных лидеров антивоенного движения?

О. Ты хочешь, чтобы производители конфет сражались против кариеса? Использовали одну и ту же рекламу, чтобы продавать жвачку и рассказывать всем, что жвачка вредна? Я сейчас, конечно, пошутил насчет Боно, но он куда лучше интегрировался, чем весь остальной музыкальный мир. Если ты сколотил состояние, продавая жвачку, можно пойти дальше и продавать дорогущие айподы и стать еще богаче, а потом твои деньги и имя позволят тебе пройти в Белый дом и заняться какой-нибудь благотворительностью в Африке. Короче, будь мужчиной, смирись, признай, что тебе нравится быть частью правящей верхушки и что ты веришь в нее и сделаешь что угодно, лишь бы закрепиться в ней.

В. Вы хотите сказать, что поддерживаете вторжение в Ирак?

О. Я хочу сказать, что если бы кто-нибудь вроде меня поддерживал вторжение в Ирак, его бы никогда не случилось.

В. Давайте на минут вернемся к личности Ричарда Каца.

О. Нет уж, выключай диктофон. С меня довольно.

— Это было здорово! — воскликнул Захария, выключая диктофон. — Очень круто. Я прямо сейчас выложу все в Сеть и пошлю ссылку Кейтлин.

— У тебя есть ее адрес?

— Нет, но я знаю, у кого есть.

— Тогда завтра после школы приходите.

Кац спускался по Черч-стрит к станции скоростного поезда, окруженный привычным облаком раскаяния, которое всегда накрывало его после интервью. Его беспокоила не собственная грубость: грубить было его профессией. Его беспокоило, что он мог звучать жалко: никому не нужный талант, способный лишь поносить более успешных коллег. Он вновь продемонстрировал, кем, к сожалению, является на самом деле, и этот человек был ему отвратителен. А отвращение к самому себе — одно из простейших определений депрессии.

Вернувшись в Джерси-Сити, он заглянул в греческую забегаловку, где ужинал три-четыре раза в неделю, и вынес оттуда вонючий пакет, набитый низкосортным мясом и питой. За последние два с половиной года он так мало времени проводил в своей квартире, что та словно настроилась против него, не желая больше быть его домом. Немножко кокаина помогли бы делу и придали бы квартире дружелюбный лоск — но всего на несколько часов, максимум — дней, а затем все стало бы еще хуже. Единственной комнатой, которая ему по-прежнему хоть как-то нравилась, оставалась кухня, чье яростное флюоресцентное освещение вполне подходило его настроению. Он присел за старый эмалевый столик, чтобы отвлечься от вкуса съеденного ужина чтением Томаса Бернхарда, его нового любимого писателя.