в этой истории резко изменилось, но Гюру никак не могла уловить, что именно.

— С двенадцати лет я жил, мучаясь угрызениями совести из-за твоей смерти.

— Я не понимаю…

— До того как маму лишили родительских прав на меня, я использовал любую возможность сбежать. Поэтому я часто ходил с папой в рейсы.

— Почему ты не рассказал ему?

— Стыдно… — Вильям глубоко вздохнул. — Я сходил с ума от издевательств. Каждый вечер я молился, чтобы мама родила девочку. Но этого так и не случилось.

Гюру инстинктивно отодвинулась от него.

— На борту у папы был друг.

— Эйн… Эйнар Халворсен? — голос не слушался ее.

Вильям кивнул.

— Я услышал, как он рассказывал, что у его сестры есть дочь.

— О нет, пожалуйста, нет…

— Я никогда ни о чем таком не думал. До этого момента. Но с того дня начал планировать. Я мог выходить на берег, когда хотел. Просто должен был держаться подальше от подъемных кранов и траков и не покидать пределы порта. Но я убегал. Со временем картинки размылись. Я знаю, что украл Ангелику, принес ее на борт в мешке, куда обычно складывал поплавки. Но сам момент, когда я ее забрал, — до сих пор как в тумане. Должно быть, я очень испугался. И очень боялся, когда прятал ее в одной из кладовок, которыми не пользовались. Я пожалел о том, что сделал, сразу же, как только корабль отошел от причала, но в этот момент мы вышли в открытое море, и я оказался в ловушке своего поступка. Сначала я хотел вынести ее на берег в ближайшем порту, но постепенно страх отпустил меня, и я решил вернуть ее в Тромсё, чтобы она со­единилась с матерью.

По лицу Гюру текли слезы. Она знала, что сейчас будет.

— Но издевательства продолжились. Через несколько месяцев я сделал это снова.

— Это ты меня похитил. — Голос перешел в тихий шепот.

Вильям посмотрел на нее полными слез глазами:

— Все эти годы мысль о том, что я повинен в твоей смерти, мучала меня.

— Но?..

— У нас был негласный договор. Я никому не рассказываю о ее издевательствах, а она — о девочке, которую я похитил. Этот договор был нарушен, когда у мамы развилась деменция. Она вдруг заговорила, и так я узнал, что ты не утонула. Каким-то образом она выяснила, где ты живешь, как тебя зовут и где ты работаешь. Она стала словно одержимая. Я не мог позволить тебе прожить остаток жизни во лжи. Если тебе когда-нибудь захотелось бы отыскать свои корни, ты бы попала сюда. Потому что все думали, что ты дочь моей матери. Я должен был сделать так, чтобы ты все узнала. Я выяснил, что ты специализируешься на насилии над детьми… парадокс судьбы. И мне в голову пришел грандиозный план. Конечно, я мог связаться с тобой и все рассказать. В итоге ты бы мне поверила, но вряд ли бы до конца поняла. Только попав сюда и выяснив все, ты смогла обрести полное избавление.

Она дрожала. Холод пробирал ее до костей.

— Я похитил Иду, чтобы заманить тебя сюда, и я отправил тебе маленькие ниточки клубочка.

Адам.

— Открытки. Это ты?

— Буквально говоря. Фотографии сделаны против солнца, так что ты видишь только силуэт. Но если ты приглядишься, то заметишь маленькую точку в углу. Это «Хуртирута».

— О господи!

— Я не причинил бы Иде никакого зла, даже наоборот. Я попытался сделать подвал настолько уютным, насколько это было возможно, но потоп… — Он покачал головой.

— Третий день… — Она снова зашептала.

— Что?

— Ида попадет домой на третий день.

— Я не ставил конкретных сроков, но подумал, что не смогу держать ее у себя больше трех-четырех дней. Если бы ты не напала на след, я бы отправил тебе конкретную наводку. Я хотел, чтобы ты попала сюда. В этом был весь смысл плана.

— Эйнар Халворсен сказал… что Ида вернется домой на третий день.

— Я надеялся на то, что не понадобится больше трех дней, но, как я уже сказал, конкретный срок не назначал.

— То есть… он в этом не замешан?

— Не замешан? — Голос Вильяма стал грубее. — Еще как! Он пришел к нам в тот раз, увидел, что мама издевается надо мной, но повернулся и ушел. Поэтому я выбрал Иду, бедную несчастную Иду, чтобы Эйнар Халворсен почувствовал боль хотя бы на время. Но, как я уже сказал, я не собирался ничего с ней делать, я наивно полагал, что ей будет у меня интересно. Поэтому я установил карусель, купил книги и фильмы.

— Тебе нет прощения за то, что ты сделал с Идой.

— Что сделала деменция…

— Ты сделал с ней то же самое, что и со мной.

Он не слушал.

— Из-за деменции мама начала разговаривать и с помощницами по хозяйству, хотя, я думаю, ничего особенного разболтать она не успела.

— Ты болен.

— Я ненавидел. Когда я понял, что из-за ее лжи всю жизнь мучился чувством вины… у меня потемнело в глазах.

Гюру покачала головой и отодвинулась еще дальше.

— Ее убил потоп, мне позвонили и срочно вызвали в рейс.

Она ничего не понимала.

— Я проработал на том же корабле, что и папа, два­дцать три года. Когда на экипаж напал этот вирус, нас обоих вызвали в рейс. Но отец сошел на берег раньше, за остановку до меня. В самолете в Лекснес я сидел с тобой на одном ряду. Нас разделяли только проход между рядами и твой коллега.

Гюру замотала головой.

— Я сделал это ради тебя, Гюру.

— Ты мог позвонить мне, написать мне, просто прийти ко мне на работу! Я ведь работаю в полиции!

— Только так ты могла бы все понять. Я не хотел стать тем, кто перевернет твою жизнь, сообщив весьма странные сведения. Я хотел, чтобы ты спаслась сама. Ты заслужила это, Гюру.

— Нет, не заслужила! И мама не заслужила ту жизнь, которую была вынуждена прожить. И Ида не заслужила… — Гюру заплакала.

— Я умираю, Гюру.

— Что?

— У меня рак. Твое спасение — мой последний доб­рый поступок.

Гюру заливалась слезами.

— Я скрывал диагноз от коллег. Мне было нужно… завершить дело.

— Твой отец…

— Папа… он знал, в глубине души он все знал.

— Он бежал в горы с оружием в руках.

— Он занимается браконьерством, поэтому, завидев полицию, бросился бежать, словно за ним черти гнались.

— Медальон. Ты ведь хотел, чтобы я его увидела.

Она встала и замерла, покачиваясь на непослушных ногах.

— Не уходи, Гюру.

Что-то в его голосе заставило ее остаться.

— Какая-то часть меня умерла за все те годы, что я считал себя виновным в твоей смерти. Поэтому все так и должно произойти, Гюру. Поэтому все так закончится.

Вильям встал.

Глава 94

Рино понадобилось меньше минуты, чтобы одолжить один из автомобилей аэропорта. Ну не то чтобы «одолжить»: он проорал, что у него чрезвычайная ситуация, и пообещал кары небесные тому, кто будет чинить ему препятствия. Рино пытался отыскать номер в памяти телефона и одновременно выжимал из «Ауди» сто пятьдесят километров в час, петляя по извилистому шоссе, из-за чего чуть было не влетел в ограждение. Ему снова понадобилась помощь Томаса. Не тратя время на объяснения, он попросил коллегу связаться с участком ленсмана в Лекснесе. Он находился в трех милях от дома Вильяма Хансена.

Он несся, как сумасшедший, сначала по окруженному горами шоссе, потом вдоль моря. Иногда машина подпрыгивала на ухабах, но Рино не снижал скорости. Всю дорогу его мозг работал изо всех сил, и он вдруг осознал, насколько все в его жизни завязано на Иоакима. Потому что только благодаря расстоянию между ними и тому, что сын потребовал от него внимания, он смог сложить этот пазл.

Рино не хотел терять Иоакима, Рино не хотел терять Гюру. Нежную Гюру, скрывавшую свои глубокие раны под маской сурового полицейского. Он переехал по мосту на Гримсёй, маленький мыс из земли и скал между