мы гуляли всю ночь, обошли весь город вдоль и поперек, домой вернулись только под утро, не знаю сколько километров намотали. Туфли у подружки были красивые, но на два размера меньше, а я, представляешь, этого даже не почувствовала. Вот так и поняла.

– Ой, – ахнула Маша.

Некоторое время они сидели молча, только Изаура мурлыкала, пытаясь, видимо, выцыганить и себе тоже кусок котлеты. Маша внимательно разглядывала бабушку и пыталась представить на месте этой ветхой женщины с черепашьей шеей красавицу студентку, гуляющую с молодым человеком по ночному городу в тесных туфлях. Но так и не смогла, решила поверить бабушке на слово.

– А дедушка тебя сильно любил? Даже с родинкой?

У Маши у самой над губой было небольшое родимое пятнышко, и она боялась, что оно вырастет, как у бабушки.

Та засмеялась во весь голос.

– Он мою родинку обожал, называл ее бусинкой. Он меня всю обожал. Знаешь, мы когда приходили в гости, все шутили: Володе тарелку не ставить, он все равно будет есть из Анечкиной.

Это Маша живо себе представила.

– Баашка, а знаешь, я тоже влюбилась. – Маша стряхнула остатки котлеты в Изаурину миску, поставила тарелку в раковину и вернулась за стол. – Прошлым летом, когда мы с мамой были на турбазе. И тоже сильно, как ты. А он в меня – нет. Как ты думаешь, мы с ним когда-нибудь еще будем вместе?

Бабушка пожала плечами. Потом наклонила свою тарелку от себя, так же, как Машу учила мама, и зачерпнула последнюю ложку супа.

– Если он тебя не полюбил, значит, он просто дурак. А дурак разве нам нужен?

Под Новый год бабушка стала заметно сдавать. Она все реже выходила из комнаты и почти весь день проводила на кресле возле кровати – ела на маленьком раскладном столике, смотрела телевизор, который мама перенесла из своей комнаты, пробовала читать, но быстро сдавалась – на это уходило слишком много сил.

Сложнее всего бабушке стало добираться до ванной. Днем ее провожала мама или Маша, а если бабушка была одна, то шла медленно, маленькими шажками, опираясь на трость и делая передышки в коридоре, но по ночам такие походы стали невозможны, и бабушке оборудовали туалет в комнате. Это был стул, в сиденье которого вырезали круг, а под ним стояло ведро.

Утром приходила мама и выносила ведро, и бабушка требовала, чтобы и весь этот ночной агрегат, который она называла троном, мама тоже вынесла из комнаты и убрала на балкон.

– Мам, ну зачем это туда-сюда носить, – пыталась сопротивляться мама. – Вечером все равно обратно нести.

– А затем, что я пока еще живой человек, если ты не заметила! – в сердцах выкрикнула бабушка, а потом пожалела. – Лена, дочка, ну пожалуйста…

Вырезать стул мама попросила дворника Рашида, но тот запил. А других мужчин после бабушкиного приезда на горизонте у мамы не было, не вызывать же было Штефана из Германии.

И Маша позвонила папе.

Папа пришел с электрическим лобзиком и любимым бабушкиным тортом «Прага», который, правда, она уже есть не могла – в последнее время она питалась почти исключительно куриным супом. Бабушка не видела папу почти три года и очень обрадовалась.

– Идите сюда, Леша, обнимемся. – Бабушка протянула к папе свои когда-то полные, а теперь обвисшие руки, и поцеловала в голову. – Борода засеребрилась, а все равно орел!

– Да будет вам – засеребрилась, Анна Александровна, пару волосков всего, – отмахнулся папа.

– Как в народе говорят? Седина в бороду, бес в ребро. Хотя мы все тут знаем, у кого этот бес…

– Мама! – воскликнула мама и метнула на бабушку суровый взгляд. – Давайте уже начинать. Только Изауру надо выгнать, чтобы она под ногами не мешалась. Давай-давай, брысь отсюда…

Инструменты, конечно, были не папины – он одолжил их у коллеги по работе. Папа хоть и был инженером-химиком, разбирался исключительно в пропускной способности оптоволокна, а в остальном руки у него, как говорила мама, росли не из того места. Забивал гвозди и вкручивал лампочки в их доме всегда Рашид – если не пил.

И вот теперь папа боязливо вертел в руках лобзик и гадал, какую выбрать пилку, как ее приладить и как затянуть. Мама стояла рядом, тоже потерянная, и не знала, как помочь, и Маша поймала себя на мысли, что это был первый раз за последние два года, когда она видела родителей дома, вместе. Все это время они ловко перебрасывали ее между собой, но дома папа ни разу не появлялся. И вот теперь они стояли рядом, посреди ее комнаты, как будто ничего не изменилось, хотя изменилось все. Маша перешла в другую школу, у мамы перебывала вереница ухажеров, а папа жил теперь с новой подругой – ее звали тетя Галя, и она была скучная, как гречневая каша. Еще заболела бабушка.

Наконец, прочитав несколько раз инструкцию и проконсультировавшись по телефону со своим коллегой, папа собрал-таки лобзик и, начертив с Машиной помощью на сиденье окружность, принялся выпиливать круг. Дерево задрожало, мелкая стружка полетела в разные стороны, словно песок, и мама вдруг затряслась в беззвучном плаче. Она инстинктивно потянулась к папе, потом отпрянула, будто обожглась, а потом все-таки неловко прислонила голову к его спине, пока тот продолжал пилить.

– Не плачь, Елочка, не плачь, девочка, – сказала бабушка, и Маша даже на сразу поняла, что бабушка обращается к маме. – В юности я мечтала стать актрисой. Вот теперь буду сидеть на троне как королева! Это будет моя первая и последняя роль!

Папа выключил свое устройство, поднял голову и грустно улыбнулся.

– Анна Александровна, я по вам скучал.

В феврале в школе проводили диспансеризацию. Медсестра Клизма, получившая такое прозвище за грушевидное строение фигуры – тонкий верх плавно переходил в очень толстый зад, – проверяла головы на вшей и животы на сыпь. Ни того ни другого у Маши, к счастью, не оказалось, зато на отрывном календаре в Клизмином кабинете Маша углядела, что сегодня отмечаются именины Анны.

Она прибежала домой радостная и объявила бабушке, что они обязательно должны это отпраздновать.

– И как ты предлагаешь праздновать? – устало отозвалась бабушка. Ко второй половине дня у нее почти не оставалось сил.

– Нарядимся и устроим пир! – провозгласила Маша. – У мамы там компот из черешни в шкафу спрятан, я видела. Если совсем чуть-чуть, тебе же можно?

По такому случаю трон, который теперь стоял в комнате постоянно, вынесли в коридор. Из-под кровати достали бабушкин чемодан и долго выбирали, что надеть. За эти месяцы в Москве бабушка похудела еще