Наташа, конечно, пробовала уговорить маму отправить заявку на программу, и не раз, – всего-то нужно было составить кроссворд и послать в Останкино, – но мама ни в какую не соглашалась.

– Посмотри, у меня стопка карт не отписанных, я за полночь каждый день ложусь, времени вообще нет. И потом – никто так просто на телевидение не попадает, уж поверь мне.

Наташа не сдавалась.

– Мам, а может, тебя от коллектива выдвинут? Там был один дядька, усатый, с завода, он сказал, что за него его цех писал.

Мама усмехнулась.

– В моем коллективе меня выдвинут только на новые вызовы. Мне опять Макарову подменять придется, – вздохнула мама. – Так, все, зубы чистить и спать. Уже почти одиннадцать часов, утром тебя будет не поднять.

Уже вышла пара детских выпусков «Поля чудес», и Наташа и сама могла бы отправить заявку, но призы там были смехотворные – бессмысленные мягкие игрушки, пластмассовый конструктор, какие-то роботы для мальчишек, майки с логотипом «Кока-Кола», одно расстройство. А суперигры и вовсе не было – спасибо, не надо, Наташа метила гораздо выше.

«Добрый вечер, дорогие дамы и господа. Мы приветствуем вас в отборочном туре капитал-шоу «Поле чудес». Давайте познакомимся с нашей первой участницей. Это Наталья Черных, город Москва, ученица третьего класса спецшколы с углубленным изучением английского языка. Наташа увлекается прыжками через резиночку и готовится вступить в пионеры. Прошу, Наташа, ваш первый ход, крутите барабан. Наташенька, а почему у вас такой невеселый вид? Давайте поддержим Наташу аплодисментами!»

С тех пор как уехала Ася, стало совсем уныло. Остаток школьного года Наташа просидела за партой одна, и ее одиночество было выставлено всем напоказ, зияло пустым местом в геометрии класса: вот она, Наташа, а рядом с ней никого. Первое время она так и ютилась на своей половинке, не могла привыкнуть к Асиному отсутствию – или не хотела – и продолжала зажимать при письме свою и так непутевую правую руку, инстинктивно боясь задеть локтем Асю и ее образцовые тетради.

На физкультуре Одуванчик ставил ее в пару с Буровой, но та смотрела на нее так брезгливо и снисходительно, что Наташа повадилась к Клизме за освобождениями.

В третьем классе к Наташе посадили новенькую, Машу Молчанову, но толку от нее было мало. Училась она так же неважно, как и Наташа, за исключением английского, где приводила англичанку в экстаз, а на всех остальных уроках ни спрашивать, ни списывать у нее смысла было. Наташа сделала несколько попыток сдружиться: звала Машу прыгать в резиночку, учила танцевать ламбаду, но Маша такими девчачьими играми не увлекалась, предпочитала мальчишек, причем самых отпетых – носилась с ними на переменах, сбивала с ног старшеклассников и учителей, ввязывалась в драки, а Раисе так и вообще дерзила, за что постоянно простаивала в углу.

Была в классе еще одна новенькая, Назели Саркисян, беженка из Сумгаита. Это была робкая девочка с большими грустными глазами и невероятно длинными ресницами, на которые, как предположила старшая сестра Лены Буровой, умудренная опытом шестиклассница, наверняка можно положить не одну, а две, а может, даже три спички. Девочки под предводительством Буровой-младшей долго не могли решить, что же делать с этим обстоятельством – восхищаться новенькой или завидовать. В результате выбрали молчаливую зависть. Поэтому Назели ходила неприкаянная и наверняка была бы рада подруге, но Наташа ее сторонилась. Назели была армянкой и хоть до переезда в Москву жила в Азербайджане – по телевизору все говорили про обострение национального вопроса, – то есть, наверное, далеко от того страшного землетрясения, но вдруг она все же знала ту безногую армянскую девочку, и та рассказала Назели, что Асина кофта с Микки Маусом до нее так и не дошла…

Наташа написала Асе несколько писем, но ответа не пришло. Мама говорила, что или почта работает плохо, и писем Ася просто не получила, или, может, Асин ответ не пропустили где-то там – мама кивала на потолок. Надежда Яковлевна считала, что больно нужна там Наташа – судя по всему, это было другое «там», – и советовала Асю забыть и писем больше не писать. Но у Наташи было свое объяснение, которым поделиться она ни с кем не могла. Наверняка Ася каким-то образом узнала про свитер и больше не хочет о ней знать.

Дома было немногим веселее. Умер Геннадий Петрович, спился и умер, но не под забором, как предрекала Надежда Яковлевна, а дома, в своей комнате, тихо лег на кровать и не проснулся. Два дня он пролежал у себя, никому не нужный и никем не искомый – мало ли, запил опять сосед и шляется со своими дружками по подъездам, сколько раз такое уже было, – пока на третий день по квартире не пошел запах, и Надежда Яковлевна бросилась стучаться к Геннадию Петровичу в комнату.

Приехала милиция, потом зачем-то скорая, что было уже совсем бессмысленно, потом труповозка. Мама велела Наташе сидеть в комнате у открытой форточки, в коридор ни в коем случае не высовываться, пока они с Надеждой Яковлевной разбирались с участковым милиционером, но Наташа, конечно, высунулась, подглядела: Геннадий Петрович лежал на полу на носилках в своем извечном синем костюме, руки по швам, будто спал, ничего страшного в нем не было, разве что ботинка на одной ноге не хватало. Только запах, сладковатый, тошнотворный трупный запах, был невыносим.

– Да накройте его чем-нибудь, у нас тут ребенок! – закричала Надежда Яковлевна, увидев Наташу, выглядывающую из-за дверного косяка. – А ты марш в комнату!

Документы оформили, тело вынесли, но запах стоял еще несколько дней, и находиться в квартире было невозможно. Надежда Яковлевна уехала на неделю к своей подруге (она собралась было к Дюше, но сын недвусмысленно намекнул, что сейчас не самый подходящий момент: может, ты лучше куда-то еще, но еду, мам, все равно привози), а Наташа с мамой несколько дней ночевали на кухне у тети Вари, регистраторши из маминой поликлиники.

В комнату Геннадия Петровича заехали новые соседи: Ершовы, муж и и жена, злобные и склочные, и чуть ли не с самого первого дня принялись портить соседям жизнь. Они отказывались дежурить и убирать общественные места, постоянно занимали телефон, но больше всего любили мелкие пакости: например, выключить огонь под варящимся супом или подсыпать в кастрюлю соли или перца, так что маме приходилось стоять у плиты и караулить обед.

После очередного такого скандала мама ходила в горисполком, объясняла, упрашивала, плакала, но все впустую. «Вы, женщина, не одна у нас такая, – отмахнулась усатая дама в