это сразу, хоть мама и твердила что-то про новый метод лечения и лучших московских врачей, которые обязательно поставят бабушку на ноги. Бабушка, всегда полная и статная, усохла и съежилась, будто истаяла. Цвет кожи вымылся до серого, морщины, раньше едва заметные на круглых щеках, теперь углубились и заострились, и все ее лицо теперь висело на ней, как чужое.

Мама с бабушкой никогда не жили душа в душу, и поэтому бабушкин переезд в Москву мог означать только то, что дела совсем плохи. Сколько Маша себя помнила, ни одна их встреча не обходилась без взаимных упреков, стенаний и слез. Внешне они были совсем разные, светлой мастью и овалом лица мама пошла в покойного деда, но характером была вся в бабушку: такая же вспыльчивая, взбалмошная и упрямая.

Вот и сейчас бабушкиному появлению предшествовал грандиозный скандал, который длился несколько дней и осуществлялся посредством междугородной связи. Бабушка наотрез отказывалась ехать, говорила, что хочет умереть в своем доме, в их с дедом постели, а мама умоляла ее приехать в Москву, все-таки здесь столичная медицина и они с Машей будут рядом. В конце концов, когда мама уже отчаялась, сработал ее последний аргумент.

– Мама, ты опять думаешь только о себе, – простонала она. – Если ты останешься в Саратове, мне придется уйти с работы, забрать Машу из школы и переехать к тебе.

– Ну что ж, будь по-твоему, – бросила бабушка. – Постараюсь помереть пораньше – чего не сделаешь ради дочери!

Маша не была близка со своей саратовской бабушкой. В Саратов они с мамой обычно ездили два раза в год – в январе, на бабушкин день рождения, и летом, когда мама привозила Машу в Саратов и оставляла там на месяц – дышать свежим воздухом, так она это называла.

Бабушка Аня была строгая, по крайней мере, в сравнении с папиной мамой, и, как казалось Маше, очень некрасивая: толстая, с короткой стрижкой, и при этом вечно увешанная крупными серьгами, браслетами и кольцами, хотя, рассудила Маша, ей-то все эти побрякушки были уж точно незачем. А над губой у бабушки сидела большая круглая родинка размером с чернику, которую Маша до сих пор часто видела во сне.

Бабушка преподавала французский в педагогическом институте и совершенно не спешила выходить на пенсию. В июне, когда приезжала Маша, отпуск бабушка не брала, потому что на работе у нее была самая жаркая пора: сначала выпускные экзамены, потом вступительные. Машу она или записывала в местный детский сад, как будто Маше не хватало пакостных московских воспиталок, или таскала с собой в институт, и тогда дни напролет Маша слушала про пассе композе, сюбжонктив и творческое наследие Флобера. И готовила бабушка невкусно, все время пичкала Машу курицей в чесночном соусе, а Маша чеснок не любила.

А в прошлом году произошла совсем нехорошая история. Летом, после первого класса, мама отправила Машу на побывку к бабушке. Той весной бабушка наконец-то вышла на пенсию и обещала поехать с Машей на дачу, но по телевизору стали передавать съезд народных депутатов, и бабушка решила остаться в городе, потому что на даче телевизора не было, а пропускать такое важное событие она не хотела. Дворовые дети, которых Маша знала по прошлому лету, разъехались кто по лагерям, кто по дачам, и играть ей было не с кем. Маша маялась от скуки, ныла, постоянно названивала маме и умоляла приехать и забрать ее, и в конце концов бабушка запретила Маше звонить в Москву и беспокоить маму.

– Имей совесть, дай матери отдохнуть, – отрезала бабушка, поворачивая колесико звука на телевизоре. – И мне дай спокойно посмотреть.

Это было бабушкиным просчетом, потому что характер своей внучки она, конечно, знала: такой же характер, а может, еще и похлеще, был тридцать лет назад у Машиной матери. Но так хотелось послушать выступления депутатов межрегиональной группы, что бабушка потеряла бдительность и, как оказалось, зря.

На следующий день, когда в телевизоре на трибуну вышел тот лысый картавый старик, который вызывал у бабушки такой же восторг, как у Маши гардемарин Александр Белов, Маша сказала, что пойдет в соседний двор – там детская площадка была новее и лучше.

– Бабушка, я на большие качели, к девятиэтажке! – крикнула она из прихожей.

– Только осторожно! – прокричала ей вслед бабушка. – Под качелями не стой!

Довольная собой, Маша вышла на свободу. В руке она сжимала маленький красный кошелек в белую крапинку, папин подарок. Кошелек был туго набит монетами, которые Маша уже несколько месяцев откладывала с тех денег, что мама выдавала ей на школьные завтраки и обеды. Иногда Маша еще подбирала монеты, разбросанные по дому, но об этом лучше не упоминать. Кошелек был полный, и металлическая защелка еле закрывались. Деньги ей были нужны, чтобы позвонить в Москву.

Маша бодро дошла до почтового отделения, которое помнила по прошлым приездам, они часто ходили туда с бабушкой отправлять поздравительные открытки ее подругам. Почта, однако, оказалась закрыта – там шел ремонт. Маша ничуть не смутилась, поспрашивала у прохожих, и какой-то сердобольный дедушка в белой кепке рассказал ей, как проехать к центральному отделению, которое уж точно должно было быть открыто.

Но Маша все же переоценила свои топографические способности и заплутала. Сначала отвлеклась на то, чтобы купить газировки из автомата, потому что мама никогда этого не разрешала, говорила, что от общественных стаканов можно заразиться, а тут Маша оказалась на свободе и выпила аж два стакана: клубничную и крем-соду. Потом, как ей было велено, села на одиннадцатый автобус, но поехала не в том направлении, и пришлось возвращаться назад, а названия остановки Маша не запомнила. В результате, когда она дошла наконец до центрального телеграфа, ее уже разыскивали по всему городу – милиция и половина бабушкиного института, пока бабушку откачивали нашатырем и валокордином. Кель кошмар! Маша же, ничего еще об этом не знавшая, заказала разговор с Москвой и гордо расплатилась за него из своего красного кошелька.

И только со второй попытки дозвонившись маме на работу, Маша поняла, что ее ждут серьезные неприятности.

– Лену зовите! Лену Молчанову! – истошно завопил женский голос. Похоже, это была мамина подруга тетя Нина, с которой та все время секретничала на кухне, но сейчас было не самое подходящее время это выяснять. – Это ее дочка звонит! Она нашлась!

Мама приехала на следующий день и забрала Машу домой – потребовала только, чтобы та извинилась перед бабушкой.

Маша категорически отказывалась признавать свою вину. Что она, собственно, сделала? В чем провинилась? Взяла честно накопленные деньги