— Прости меня, — глотаю предательски подступивший ком, но слез пощипывающих, сдержать в уголках глаз не выходит. Они тёплыми струйками устремляются из-под ресниц по щекам, вычерчивая влажные дорожки.

— За что это?

Удивление, волной прокатывается от Максимкиной груди, чуть дернувшейся от неконтролируемого смешка, передаваясь мне, скованной упрямым чувством осознания, что моими пинками он брошен сюда. И что ждёт его дальше, неизвестно никому, ведь любое хирургическое вмешательство — это риск.

— За то что настояла пойти на удаление.

— Малая, ты очаровательна в своей нелогичности. Сначала подталкиваешь к больничной койке, потом пугаешься.

Я прикрываю глаза, вслушиваясь в хрипотцу вдруг севшего голоса Макса, искренне желая, чтобы всё поскорее закончилось. Чтобы мы вернулись домой и начали жизнь с чистого листа: без чувства вины, без токсических воспоминаний и без боли

— Давай, целуй меня и я буду переодеваться.

Поцелуй выходит смазанным, но не лишенным своей сладости. Медсестра приходит чуть раньше положенного времени, отвлекая нас от такой приятности и уводя с собой Максима, наспех переодетого в больничное.

Я хоть и спешу за ними следом, но дальше двери в операционные, меня не пускают. Дорогу перекрывает статная фигура врача.

— Маргарита, идите домой. Смысла нет ждать так долго, да и после операции в реанимацию вас не пустят, — даже сквозь латексную перчатку чувствую горячую ладонь, что в приободряющем жесте ложится мне на плечо. — Если бы ваш жених был более ответственен и удалил пластину своевременно, то не потребовался бы общий наркоз и длительное хирургическое вмешательство.

— Если не запрещено, то я посижу тут, — нервно киваю в сторону кушетки, отступая на шаг назад, гонимая желанием освободится от мужской руки, задержавшейся непозволительно долго. — И дождусь конца операции.

— Не запрещено, — улыбается теплой улыбкой, разглядывая меня с неподдельным интересом, словно пытаясь распознать причины такого милосердия и заботы к обычному пареньку, как Макс. — Повезло бунтарю с вами. Не выдадите меня? — наклонившись ко мне, он заговорщически шепчет, а дождавшись согласного кивка, продолжает. — Он сам попросил отправить вас домой. Знаете, выглядеть слабым перед глазами любимых для мужчины не предел мечтаний.

— Я вас поняла, но для собственного успокоения, я побуду здесь.

Время тянется долгими минутами, сплетаясь в тугой ком переживаний. Я пытаюсь сконцентрироваться, но непослушные мысли так и скачут, раззадоривают фантазию, накидывают мрачные картинки последствий. Так глубоко погрязнув в тревожных думках, не сразу обращаю внимание на тихую мелодию звонка.

Телефон Максима просто раскаляется до красна, вызов за вызовом, без остановки. Но меня пугает не столько количество входящих, сколько имя, вспыхивающее на экране: "Не брать"

Кого, а главное зачем таким образом Максим внёс в свой список контактов? Любопытство подначивает смахнуть экран, принять вызов и услышанным голосом звонившего, прикормить ревность, которая уже натачивает зубки.

Штурм прекращается коротким сообщением:

" Я в городе. Так что, нам придётся встретиться и всё обсудить"

Марго

Так и не решившись, принять вызов, я изнываю от абсолютного неведения и чего уж скрывать, схожу с ума от пока еще неясно оформленного чувства тревоги, но тем не менее уже изводящего меня.

Воздух с трудом удается выталкивать из легких, меня словно душит вся эта ситуация, плотным кольцом сковывая горло. У меня нет причин не доверять Максиму, но многочисленные звонки, как молоточки невропатолога бьют в цель, исследуя мои рефлексы. Сорвусь ли я, поддавшись панике? Или сумею отличить кусающее, беспочвенное предчувствие от надвигающегося удара судьбы?

Устало тру лицо, надеясь смахнуть ладонями налипшее напряжение. Мне однозначно стоит последовать совету врача и отдохнуть, развеяться, возможно, просто выспаться. Но как уснуть когда мое сердце здесь, рядом с Максимом, заходится бешеным ритмом, качает усиленно кровь, отравленную беспокойством за любимого?!

Сбежать домой, решаюсь после того, как Макса переводят в реанимацию, в которую путь мне заказан, а от караула под дверями уже ломит все тело. Свежий воздух идет мне на пользу, хотя у самого подъезда весь накопленный кислород со свистом покидает мои легкие.

Мужчина делает несколько размашистых шагов навстречу, представ передо мной точной копией Максима, но уже в годах, с посеребренными висками и отобразившимся жизненным опытом в морщинках на лбу и уголках глаз.

— Ты совсем не такой мне запомнилась, — окидывает меня беглым взглядом. — Понятно теперь отчего сын теряет голову, — комплимент звучит с неким подвохом, вводя скорее в ступор, чем принося удовольствие. От чего я инстинктивно втягиваю голову в плечи, боясь непонятно чего.

— Здравствуйте, Эдуард Романович.

Меня удостаивают едва заметным кивком, а я мысленно благодарю свои скрытые резервы, что смогли отыскать в оперативной памяти правильное имя и отчество.

— Максима нет дома, — наглая попытка скинуть с хвоста нежданного гостя, оборачивается для меня галантным жестом. Подхватив под локоток, без лишней суеты меня ведут к машине.

— Так даже лучше. Поговорим наедине.

Едем в звенящей тишине и к выбранному Эдуардом ресторанчику идем молча, точно порознь, а не наспех собранным тандемом. Я поспешно вхожу в дверь, любезно открытую передо мной, усилием воли подавляя в себе безграничную боязнь, возникшую уже в первые секунды такого близкого и неожиданного знакомства с Эдуардом Романовичем. Предательски дрожу, не в силах гордо расправить плечи, зная что мой спутник смотрит мне в спину. Брезгливо сканирует, навешивает ценник на каждую мою вещь и прикидывает в уме, какого черта его сын связался с нищебродкой, одетой далеко не в брендовые вещи.

И конечно же, прекрасно зная мою семью, Макеев недоумевает сильней, чем я волнуюсь в его компании.

Сажусь за первый же свободный столик, переживая что ноги откажут прямо здесь и сейчас, а давать слабину так открыто равно полнейшему провалу, он и без моей инициативы не за горами. Мужчина садится напротив, его узкий галстук затянут так сильно, что я сомневаюсь в возможности нормально дышать с такой тугой удавкой на шее.

Себя бы лучше пожалела. Кролик тут я, а Эдуард удав, который способен удавить меня не хуже собственного галстука.

Под пристальным, оценивающим взглядом чувствую себя неуютно, хочется вскочить, но я через силу заставляю себя сидеть на месте. Синие, такие манящие своей красотой и абсолютной схожестью с глазами Максима, прожигают насквозь. И если под взором Макеева младшего можно пропасть в хорошем смысле этого слова, то Макеев старший может вытрясти душу одним лишь кинутым взглядом. Спрятав руки под стол, я до боли сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в мягкую плоть ладоней, намеренно причиняя самой себе дискомфорт, возвращая способность реагировать на окружающий мир. Реальность расплывается мутными пятнами, маячит словно мираж, заставляя организм бунтовать против меня возникающим муторным состоянием, словно меня укачало.