– Вдобавок ко всему прочему, Екатерина, вы были очень расстроены в тот вечер, когда Голдберг рассказывал свою историю. Если вы не имели к ней отношения, вам было не от чего волноваться.

– Я волновалась от того, что рассказанная им история отозвалась во мне. Не скрою, очень больно отозвалась. Дело в том, что я тоже родилась ровно через девять месяцев после Олимпиады-80. Моя мама также была волонтером на этих Олимпийских играх, и у нее был роман с иностранцем, в результате которого тот вернулся домой, а мама осталась и очень быстро поняла, что у нее будет ребенок. Так я появилась на свет, – точно так же, как и ребенок, про которого рассказывал Голдберг. Вот только он тут совсем ни при чем. Мой биологический отец был датчанином.

Женя выглядел сбитым с толку, и Даша даже хихикнула тихонечко над этим обстоятельством. Он свирепо посмотрел на нее.

– А вы сейчас не врете?

– Я вообще практически никогда не вру: считаю это слишком энергозатратным и бессмысленным. Моего родного отца звали Кристиан Ларсен. Моя мама очень его любила и не выходила замуж, хотя она у меня была красавица и предложения руки и сердца получала очень часто. А когда мне было десять лет, она покончила с собой – так и не смогла без него жить. Мы с бабушкой остались одни.

– Катенька, ты, наверное, так страдала. – Даша снова кинулась к креслу, обняла актрису и погладила по голове, как ребенка.

– Да, это было ужасно. Очень страшно понимать, что ты для матери так и не стала заменой того, единственного, кто ей был по-настоящему дорог. Я и расстраивалась, и злилась, и горевала. Потом, когда бабушка умерла и я осталась одна, мне вдруг пришла в голову безумная мысль найти своего родного отца. Не знаю зачем. Наверное, мне просто захотелось на него посмотреть. Увидеть человека, который значил для моей матери так много. И я его нашла.

– О как, – пробормотал Женя. – Нашла она! И что, вы теперь общаетесь? Или вообще переезжаете жить в Данию?

– Да никуда я не переезжаю. И нет, мы не общаемся. – Лицо Кати снова исказилось волнением. – Именно поэтому я так болезненно отреагировала на рассказ господина Голдберга. Когда мне удалось узнать, что мой отец жив, я специально поехала в Данию. Мы встретились в кафе, и он, глядя мне в лицо, сказал, что нет нужды ворошить эту старую историю. Мол, у кого в молодости не было весело проведенных ночей и их последствий.

– А о том, что ваша мать беременна, он знал?

– Конечно нет! Из-за железного занавеса трудно было сообщать о таких вещах. Да мама и не знала о нем ничего, кроме имени и фамилии.

– А почему тогда этот самый Кристиан Ларсен так легко поверил в то, что вы – его дочь, а не какая-нибудь самозванка?

– Тогда, летом восьмидесятого года, он подарил моей маме серьги. Вернее, они вместе их купили в антикварном магазине. – Они даже в советские годы существовали. Гуляли по Москве, начался дождь, они и спрятались в таком магазинчике, где маме понравились серьги. Они были старинные, но не очень дорогие, а в пересчете на валюту вообще копейки. Поэтому он их с барского плеча и купил.

– Эти серьги были на вас вчера вечером? – уточнил Женя.

– Да, вот они.

Она легко поднялась с кресла, и Даша невольно залюбовалась ее грациозностью и легкостью: все-таки ее Екатерина Холодова была совершенно невероятная. Вытащив ящик стола, та достала обитую бархатом коробочку и вынула из нее серьги. Они блеснули в полумраке комнаты, но, взяв их в руки, Женя разочарованно присвистнул.

– Серебро и камни не драгоценные, – сказал он. – Рядом с часами Голдберга даже рядом не лежали.

– Понимаете, он даже не вспомнил мою мать, – глухо сказала Катя, убирая серьги обратно в шкатулку. – Она ушла из жизни, потому что не смогла жить без него. А он смог! Мне даже показалось, что таких, как она, у него тем летом было несколько. Ну встречались, ну купил стекляшки, ну заделал ребенка, дел-то. Мама любила его десять лет, а для него то, что между ними было, вообще ничего не значило. И тут я вижу человека того же возраста, который приехал в Россию, потому что ищет женщину и ее ребенка. Этот Сэм, в отличие от моего отца, помнил про своего Жаворонка всю жизнь, вот что меня расстроило вчерашним вечером.

– Голдберг сказал: когда он найдет своего ребенка, то заново родится. А вы ответили, что для этого иногда сначала нужно умереть. Что вы имели в виду, Екатерина?

– Ничего. – Она пожала плечами. – Я же актриса, нам свойственна патетика и пафос в выражении своих мыслей и чувств. Для того чтобы меня принял мой родной отец, мне нужно умереть и снова родиться. В этой жизни со мной такого уже не произойдет, вот о чем я думала в тот момент.

– А ты знала, что наш костюмер, Маргарита, тоже ребенок Олимпиады, если можно так выразиться?

– Да, конечно. Мы с ней как-то разговорились про детство, и все выяснилось. Но история ее матери закончилась благополучно, не так печально, как у моей. Думаю, что в 1981 году в стране родилось несколько сотен таких, как мы, если не несколько тысяч. Дело житейское. Так уж сплелось кружево судьбы, что в этой гостинице нас оказалось трое. Я, Рита и кто-то третий.

– Вот видишь, я же тебе говорила, что Катя ни при чем, – с жаром сказала Даша и даже в ладоши захлопала. – Я была уверена, что все обязательно выяснится, и вот!

– Да, выяснилось, – покладисто согласился Женя, но голос у него был какой-то странный. – Только мы пришли к тому, что круг замкнулся. В усадьбе было всего четыре женщины, которые могли родиться вследствие Олимпиады-80. И все доказали, что они не внебрачные дочери Сэма Голдберга. В то же время он сам сказал Даше, что увидел здесь свою дочь. Головоломка какая-то!

– Нет, – мягко сказала Даша. – Никакой головоломки. Я пытаюсь тебе это сказать уже битый час, только ты меня не слушаешь. Сэм не говорил о своей дочери, он вообще ни разу за весь вечер не произнес это слово: ни во время своего рассказа, ни потом, в беседе со мной. Понимаешь?

– Если честно, не очень, – признался Женя.

– Мне внезапно это пришло в голову. Он все время говорил «мой ребенок», «моя детка», «дитя». Но он ни разу не произнес слово «дочь». А это значит, что их общий с Жаворонком ребенок вполне мог оказаться сыном.

* * *

Макаров почувствовал себя так, будто его с ног до головы окатили ледяным душем. Как могло получиться, что Даша оказалась умнее и прозорливее его? Ведь он тоже слышал рассказ Сэма, а значит, должен был зацепиться ухом за то, что слово «дочь» тот употреблял, только говоря о Дженни.

Почему? Держал интригу? Или просто подзабыл русский язык, а потому употреблял слова, не понимая, что вводит слушателей в заблуждение? Впрочем, этого они уже никогда не узнают.

Отправив Паулину ночевать к реабилитированной Екатерине Холодовой, обойдя номера и убедившись, что все заперлись изнутри и помнят данные им инструкции, Макаров вернулся в номер к Даше и устало рухнул на кровать.

– Так, давай рассуждать логически, – сказал он, – всех женщин тридцати девяти лет мы проверили. С одной стороны, кажется, что эта работа проделана впустую, с другой – пустой работы, по большому счету, не бывает. Мы проверили четыре версии, а значит, отрицательный результат – тоже результат. Подозреваемых мужчин подходящего возраста у нас двое – владелец усадьбы Михаил Евгеньевич и его друг и деловой партнер Игорь Арнольдович.