– Джонни очень способный, – сказал я. – В моем классе он значительно выше среднего уровня. У него самые высокие оценки по латыни. И по математике. Но не может же он быть на первом месте по всем предметам.

Миссис Харрингтон легким движением руки отмела в сторону мои попытки поговорить о достижениях ее сына в области латыни и математики и заявила:

– Мы прекрасно знаем, что он очень способный мальчик. Но, как вы, наверное, уже поняли, ему оказалось непросто приспособиться к школьным условиям. Он чувствует себя здесь чужим. Он не привык к таким большим зданиям, к такому огромному количеству учеников. К тому же он вообще чрезвычайно чувствителен.

Чрезвычайно чувствителен. Эти слова заставляют взволнованно биться сердце любого учителя. Родители и психологи охотно пользуются подобным определением, столкнувшись с проявлениями неадекватного поведения, и в таких случаях этот диагноз действует на некоторых мальчиков как разрешение наконец-то вырваться из тюрьмы на свободу, особенно если тот или иной мальчик испытывает непреодолимую потребность к самоутверждению.

– Но ведь Джонни и раньше посещал школу, – сказал я. – Он два года проучился в начальной школе. Неужели у него и там были аналогичные проблемы?

Я заметил, как дрогнуло лицо миссис Харрингтон.

– Та школа для него совсем не годилась, – сказала она. – Слишком много негативного влияния. Именно поэтому мы и перевели его сюда, мистер Стрейтли. Все-таки «Сент-Освальдз» – хорошая традиционная школа для мальчиков, и мы полагали, что это значительно облегчит ситуацию.

– Какое именно негативное влияние вы имели в виду? – полюбопытствовал я. В личном деле юного Харрингтона, полученном мной из его предыдущей школы, не было никаких неблагоприятных отзывов или намеков. Во всяком случае, его характеристика не давала ни малейших оснований предполагать, что к моменту его ухода над ним сгустились тучи или же его уход был связан с неким неприятным инцидентом.

Лицо миссис Харрингтон снова дрогнуло. Ее муж, заметив это, накрыл ее руку своей рукой, и она тут же опустила глаза. Теперь заговорил доктор Харрингтон:

– У нас, знаете ли, такое ощущение, что в большей части английских школ детей слишком рано стремятся просветить относительно вопросов половых различий и секса. А мы бы предпочли, чтобы нашего сына воспитывали на недвусмысленных моральных ценностях, не пытаясь внушить ему, что аморальное поведение – это некий выбор, который может сделать каждый; что грязные выражения, факты содомии, блуда или внебрачных связей вполне приемлемы, потому что о них говорится в так называемой «литературе» куда чаще, чем они встречаются в реальной действительности.

Я снова подавил вздох, согласно кивнул головой и сказал:

– Да, я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду. По всей видимости, ваши слова связаны с той оценкой, которую Джонни получил на экзамене по английскому?

Доктор Харрингтон кивнул.

– Отчасти. Когда мальчику дают читать всякий хлам, он становится ленивым, вялым и довольно быстро приходит к выводу, что хорошо учиться вовсе не обязательно, что можно просто притвориться, будто ты трудишься в поте лица своего, что над старшими в семье можно подшучивать и даже передразнивать их…

Я почувствовал, что это уже начало очередной проповеди, и поспешно сказал:

– Боюсь, ради одного мальчика никто не станет менять ни расписание школьных занятий, ни список предложенных к изучению предметов. И потом, я совершенно уверен, что вера Джонни достаточно крепка, чтобы он мог выдержать небольшой отрывок из Чосера.

– Дело не столько в крепости его веры, – сухо заметил доктор Харрингтон, – сколько в сохранении детской невинности. Наш сын – совершенно невинный мальчик. И ваша основная задача – позаботиться о сохранности этого его свойства. Что же касается списка преподаваемых предметов, то мы уже договорились, что Джонни будет переведен из группы мистера Фабриканта. Мы считаем, что, если наш сын будет учиться в группе другого, более здравомыслящего преподавателя, который способен предложить ученикам пристойный список литературы для самостоятельного чтения, это решит большую часть его школьных проблем.

– Ну что ж, – сказал я. – Возможно, вы правы. И все же не кажется ли вам…

– Мы посоветовались с мистером Спейтом – он, кстати, является прихожанином нашей церкви, – и он полностью поддержал наше решение. Мало того, он полагает, что именно родители должны решать, по каким книгам следует учиться их сыновьям. И я, например, далеко не уверен, что мистер Фабрикант с его странной любовью к французской порнографии способен составить достойную программу обучения.

Французская порнография?

– Вы имеете в виду книгу мистера Фабриканта о маркизе де Саде?

– Именно ее. И я намерен серьезно поговорить об этом с директором школы. Родители имеют право знать, если их сыновей учит какой-то извращенец.

– Я бы не стал называть мистера Фабриканта извращенцем, – запротестовал я.

– А как, с вашей точки зрения, следует называть человека, который восхваляет мерзости разврата? Который, мало того, сам пишет об этом книги, выдавая их за достойную литературу для юного поколения?

Я попытался осторожно перевести нашу дискуссию в более спокойное русло. Разумеется, родители Джонни Харрингтона имели полное право на собственные религиозные и этические представления, однако образование – это нечто совсем другое, и мне всегда казалось, что религию, как и политику, лучше все-таки оставлять за воротами школы.

– Итак, исключим пока тему английского языка и литературы. Более всего мне хотелось бы знать ваше мнение о том, насколько Джонни все-таки удалось адаптироваться к новой обстановке. Иногда при переходе в sixth-form первогодки испытывают определенные трудности; например в приобретении друзей. Впрочем, у Джонни уже есть пара хороших приятелей. Чарли Наттер, например…

– Мы отнюдь не стремимся поощрять его дружбу с этим мальчиком, – прервал меня доктор Харрингтон.

– Вот как? И почему же?

Последовала пауза. Некоторое время Харрингтоны молча смотрели друг на друга, потом наконец миссис Харрингтон пояснила:

– Видите ли, Чарли Наттер – юноша сложный и какой-то… беспокойный. Впрочем, нам он вполне симпатичен. Однако мы все же считаем, что Джонни не следует проводить в его обществе слишком много времени. Такое ощущение, будто он…

– Одержим демонами? – с улыбкой предположил я.

– Вот именно! – отрезала миссис Харрингтон.

Ira furor brevis est, как сказал Гораций, что означает: «Гнев есть кратковременное умоисступление». Однако за ночь мой гнев, вызванный отказом директора разрешить заупокойную службу по Гарри, так и не остыл. Впрочем, он все же немного затаился, да я и сам решил вести себя осторожней и утром появился в приемной Харрингтона точно в четверть восьмого. Оказалось, что он уже на месте. Когда я вошел, он как раз наливал себе кофе из автомата, стоявшего в углу. Вид у него был на редкость бодрый и благодушный.