Шнейдер вспоминает, как встречал Есенина и Дункан в Москве: «Мы сразу увидели их. Есенин и Дункан, веселые, улыбающиеся, стояли в тамбуре вагона. Спустившись со ступенек на платформу, Айседора, мягко взяв Есенина за запястье, привлекла к себе и, наклонившись ко мне, серьезно сказала по-немецки: „Вот я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним…“ Но чувства оказались сильнее решений».

На Пречистенку они едут вместе, потом вместе навещают детей из школы Дункан, которые отдыхают за городом, и проводят несколько по-настоящему счастливых дней в заброшенном имении, превращенном в детскую летнюю дачу. Но здоровье Дункан подорвано постоянным нервным напряжением, которое все не отпускает ее. Айседора понимает, что идиллия может закончиться в любой момент, а Сергей Александрович готов сорваться. С наступлением холодов они возвращаются в Москву. Сергей Александрович уже «замыслил побег».

Он откровенничает с Повицким:

«– Завтра уезжаю отсюда.

– Куда уезжаешь? – не понял я.

– К себе на Богословский.

– А Дункан?

– Она мне больше не нужна. Теперь меня в Европе и Америке знают лучше, чем ее…»

Скоро Есенин снова ссорится с Айседорой и уходит в запой. Потом приходит с повинной головой и легко получает прощение. Но тут «в игру» вступает Ирма, которой надоела эта неопределенность, явно не идущая на пользу ее приемной матери. Она уговаривает Айседору уехать в Кисловодск – на курорт и одновременно на гастроли. Есенин и Шнейдер должны последовать за женщинами через несколько дней.

Шнейдер вспоминает: «В первый вечер Есенин в самом деле рано вернулся домой, рассказывал мне о непорядках в „Лавке писателей“, ругал своего издателя, прошелся с грустным лицом по комнате, где все напоминало об Айседоре, поговорил со мной и о деле, владевшем его мыслями: он считал крайне необходимым, чтобы поэты сами издавали собственный журнал.

На следующий день прибежал в возбужденном состоянии и объявил:

– Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие большие дела! Меня вызвали в Кремль, дают деньги на издание журнала!

Он суматошно метался от ящиков стола к чемоданам:

– Такие большие дела! Изадоре я напишу. Объясню. А как только налажу все, приеду туда к вам!

Вечером он опять не пришел, а ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим свои чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку».

Ни в какой Кисловодск он, разумеется, так и не приехал.

Айседора танцует в Минеральных Водах, затем в Кисловодске, Пятигорске, в Баку, в Тифлисе, в Батуми, потом уезжает в Крым, где надеется встретиться с Есениным. Но в Ялте получает телеграмму: «Писем, телеграмм Есенину больше не шлите. Он со мной. К вам не вернется никогда. Галина Бениславская», потом еще одну – от Есенина: «Я люблю другую, женат и счастлив. Есенин».

Галина Артуровна Бениславская родилась 16 декабря 1897 года в Петербурге. Провела детство в латвийском городе Резекне (Режица), потом переехала в Петербург. В мае 1917 года вступила в партию РСДРП(б), уехала в Харьков, поступила в Университет на естественно-научный факультет. Когда Харьков заняли белые, Галина попыталась уйти из города, ее поймали и едва не расстреляли, но врачом в отряде оказался ее приемный отец – муж ее тети Артур Казимирович Бениславский. Он спас дочь и помог ей перебраться через линию фронта. В Москве она работала в Чрезвычайной комиссии, часто посещала литературные вечера, где познакомилась с Есениным. Позже она напишет: «С того дня у меня в „Стойле“ щеки всегда как маков цвет. Зима, люди мерзнут, а мне хоть веером обмахивайся… И с этого вечера началась сказка. Я жила этими встречами – от одной до другой. Стихи его захватили меня не меньше, чем он сам. Поэтому каждый вечер был двойной радостью: и стихи, и он».

Елизавета Стырская вспоминает: «Однажды во время чтения в дверь до отказа заполненного кафе въехал велосипед, на котором ехала девушка. Велосипед врезался в щель между каким-то столом, раздвинул чьи-то спины, на девушку со всех сторон зашикали. Сверкнув своими большими армянскими или еврейскими глазами, она, не обращая внимания на ворчание, прокладывала себе дорогу велосипедом, чтобы ближе подойти к сцене. А глаза у нее были замечательные! Большие, карие с золотыми искрами, широкие, почти сросшиеся, вычурно изогнутые брови над прямым, узким носом, придававшим ее узкому лицу особую значительность. Роскошные, загнутые наверх ресницы. Иронический рот и высокий лоб свидетельствовали об уме и силе воли. На ней была белая матроска со значком Ленина на воротнике, простая юбка и простые туфли. На голове – пестрая шапочка, оттеняющая ее явно восточную, обрамленную великолепными волосами голову. Окидывая презрительным взглядом пеструю, плотно сбитую толпу сомнительных зрителей, она твердо держала руль велосипеда и ждала. Когда Есенин кончил читать, она быстро увела его.

– Кто это?

– Галя Бениславская. Партийка. Для Сережи она много значит.

– Это хорошо! Она красивая и энергичная!»

Именно к Гале бросился Есенин, когда ушел от Айседоры. У нее жил некоторое время. Вместе они сочиняли телеграммы для Айседоры.

Галина Артуровна вспоминает: «Хохотали мы с Сергеем Александровичем над этой телеграммой целое утро. Еще бы, такой вызывающий тон не в моем духе, и если бы Дункан хоть немного знала меня, то, конечно, поняла бы, что это отпугивание, и только. Но, к счастью, она меня никогда не видела и ничего о моем существовании не знала. Поэтому телеграмма, по рассказам, вызвала целую бурю и уничтожающий ответ:

„Получила телеграмму, должно быть, твоей прислуги Бениславской. Пишет, чтобы писем и телеграмм на Богословский больше не посылать. Разве переменил адрес? Прошу объяснить телеграммой. Очень люблю. Изадора“.

Г.А. Бениславская

Сергей Александрович сначала смеялся и был очень доволен, что моя телеграмма произвела такой эффект и вывела окончательно из себя Дункан настолько, что она ругаться стала. Он верно рассчитал, что это последняя телеграмма от нее».

Периодически Есенин жил на квартире у Галины, она заботилась о его сестрах Кате и Шуре, хлопотала о его гонорарах. Выбивала у издателей деньги, которых всегда не хватало. К ней приходили ночевать приятели поэта, которым негде было остановиться в Москве. За эту самоотверженность она ожидает благодарности и ответной преданности. Совсем как Айседора, над которой она недавно смеялась вместе с Есениным. Нельзя сказать, что Есенин не имел понятия о благодарности, но нельзя также сказать, что преданность давалась ему легко.