Ребёнок сжал своими крошечными пальцами мой указательный палец. Сильный, как папа. Упрямый, как мама. Конечно знаю.

— Мишка, — улыбаюсь, — потому что его папа — вылитый бурый медведь.

Пока я находилась с Мишкой в больнице, вся прочая суета потеряла смысл. В моей жизни не было ни Ратмира, ни его беременной жены. Ни Юрасова, который поручил надзор за мной Андрею, тенью ступавшему следом. Лишь одно условие муж поставил передо мной — никто не должен знать, что ребёнок родился. Я не придала этому значения. На тот момент меня не волновали его козни.

Я даже боялась его гневить. Ведь, захоти, он мог запросто лишить нас с сыном помощи, прекратив оплату лечения в дорогой частной клинике, где я постоянно находилась рядом с ребёнком.

Вся прежняя жизнь померкла. Помутнела. Казалась нелепой. И в то же время, понимая, что малыш в надёжных руках лучших врачей, я преисполнилась спокойствием. В душе не было ни грана сомнения. Знала, что он выкарабкается. Но всё равно ревела, думая о том, насколько он незащищённый и крошечный. Ведь я ещё два месяца должна была носить его под сердцем и оберегать. Но не справилась с этой задачей.

Вскоре Мишку отключили от аппарата вентиляции лёгких и перевели в другое отделение. А мне разрешали не только находиться рядом с ребёнком, но и класть его на грудь. Маленький, хрупкий мальчишка стал для меняцентром вселенной. И даже мысль о том, что я никогда не смогу быть с его отцом, уже не казалась такой страшной. Зато у меня был Мишка, сладко зевающий и, словно улыбающийся мне.

Когда пришло время выписки, мне не хотелось покидать больницу. В загородном доме физиономия Юрасова будет куда чаще мелькать рядом, отравляя мне существование.

Но всё же слова неонатолога о том, что я родила настоящего бойца, вызывали счастливую улыбку. Мой сильный мальчишка.

Дома Юрасов вручил мне свидетельство о рождении, и меня чуть не вытошнило всеми внутренностями, когда я прочитала его фамилию в графе «Отец». Но, когда я увидела дату рождения, меня ждал очередной шок. По документам, Мишка ещё даже не родился. Его черёд наступит только через месяц.

Когда Мишке исполнилось шесть месяцев, Юрасов, как заботливый папаша, пригласил меня, Аню и Илью в ресторан. Заведение находилось на природе, и из панорамных окон открывался чудесный вид на заснеженный лес. Лишним в нашей компании был только муж.

В этот день особенно хотелось выглядеть привлекательно. Я впервые за долгое время надела красивое платье, подходящее для прохладной зимней погоды. Короткое, серого цвета, из тончайшего кашемира. Облегающее мою стройную фигуру. И такого же цвета замшевые ботфорты без каблука. С Мишкой почти не оставалось времени даже посмотреться в зеркало, поэтому я удивилась, что выгляжу совсем неплохо.

Знаете, это ощущение перед грозой… Когда ты чувствуешь запах дождя, которого ещё нет. Только тучи сгущаются и поднимается ветер. Так и у меня на душе медленно в воронку закручивался ураган. Сердце билось глухо. Тяжело. Тревога не отпускала.

И когда я подняла ресницы и увидела заходящего в ресторан Сабурова с очередной девицей, почти не удивилась. Лишь ощутила острую боль.

Вздрогнула, метнулась из-за стола, словно хотела взять Мишку и бежать отсюда куда глаза глядят. Сухая ладонь Юрасова остановила меня от лишних телодвижений, заставив сидеть на месте.

И я, не обращая внимания на Юрасова, села обратно. Не отрывая взгляда от расслабленного Сабурова. Уголки губ приподняты вверх. Из всего диапазона его эмоций — это выражало довольство жизнью. Будто его существование не изменилось. Откатилось назад до встречи со мной.

Его жизнь не изменилась. А моя перевернулась.

Сабуров обследует зал ресторана, привычно для человека, который передвигается с охраной, и безошибочно находит меня.

Мне казалось, что в этот момент моё сердце выпрыгнет из груди. Боль сменилась смятением. Пока не видела его, могла дышать. А сейчас снова задыхалась от накативших чувств.

Сузил глаза, словно не сразу поняв, что перед ним именно я. Мы так давно не виделись, и за это время я должна была измениться до неузнаваемости. Беременность, тяжёлые роды, длительное нахождение в больнице и уход за ребёнком выматывали.

Внимательно обследует меня взглядом. Я ощущаю его почти физически, как если бы он касался меня. И сама смотрю на него жадно, пытаясь сохранить его в памяти.

Но на какую-то долю секунды мне удаётся заглянуть чуть глубже, чем он обычно позволяет. И где-то там, внутри, я нахожу чёрную тоску, такую же мрачную, что терзает меня.

Только стоило моргнуть, как этот морок пропал и передо мной вновь бесчувственный Сабуров.

Он неспешно переводит внимание на мою компанию. И задерживается на Мишке, которого нянчила Аня.

Показалось, что в этот момент его броня треснула. Он застыл. Забыл про свою девицу, тянувшую его к столику за руку. Стоял не шевелясь и будто не дыша.

Удивлённый и шокированный взгляд метнулся ко мне. Чтобы заглянуть в мои глаза с вопросом: «Как могла?»

Как могла предпочесть меня ему? Как могла лечь с ним в одну постель? Как могла позволить ему себя касаться? Как могла так продаться?

Ярость набирала в нём обороты. Я видела, как с каждой минутой осознания его грудная клетка всё быстрее поднимается и опадает.

Ведь он уверен, что это ребёнок Юрасова.

Нож в спину похлеще моей свадьбы с ним. Нож со смертельным ядом на острие.

Вместо того чтобы занять свой столик, он меняет направление и идёт к нам.

И с каждым его шагом мне становится всё страшнее и страшнее.

Я вижу его налитые кровью глаза и сжатые, напряжённые челюсти. Вжимаюсь в спинку стула, будто от ударной волны его злости.

Его девица ничего не понимает, но явно ощущает неладное. Засеменила на тонких шпильках за ним. Дёрнула его за рукав, а он будто только в этот момент и вспомнил о её существовании. Коротко ей гаркнул что-то сквозь зубы. Раздражённо. И она, отпрянув, как от удара, встала столбом. Больше девушка моего внимания не задержала, и, испытывая извращённое удовлетворение от увиденного, я вцепилась взглядом в Ратмира.

Будто друг семьи, которого ждали, Сабуров занял свободный стул, устроившись прямо напротив меня. Смотрел мне в глаза бесконечность. И от этого взгляда завибрировали все внутренности.

Я совершенно его не понимала. Сохраняла наш зрительный контакт, словно за столом и не было больше никого. Видела человека, находящегося на грани. На грани эмоций. На грани срыва. Словно всё это время он себя контролировал. Или убеждал, что может сдерживать чувства. И вот плотину прорвало, стоило ему увидеть очевидное доказательство моей измены. С собственным мужем.

Читала по его глазам, что до этого момента он ещё мог как-то жить. Существовать с мыслью, что я с другим, но сомневаться в том, что отдаюсь ему. А сейчас…