Ребёнок замер в моих руках, положив головку на мою грудь, успокоился, слыша биение сердца. Не спал, но и не плакал больше.

Сабуров поворачивается ко мне спиной. Я вижу, что его рубашка стала влажной между лопаток. Он всегда был таким собранным, спокойным, и вот доказательство того, что передо мной человек, способный испытывать эмоции. Чувства.

А ещё замечаю наплечную кобуру с пистолетом. Никогда раньше я не видела его с оружием. Зачем оно, если его окружала охрана, готовая лечь под пули?

— Мне нужно приготовить смесь в дорогу, — обращаюсь к его спине. Вижу, как она напрягается.

— У тебя две минуты, — сухой ответ.

Положив ребенка в переноску, приготовила бутылочку для кормления, ощущая направленный на меня тяжёлый взгляд.

— Я готова.

По моему испуганному лицу Сабуров понял, что я не отдам ему переноску с ребёнком. Поэтому он лишь молча снял с плеча дорожную сумку.

Я видела его напряжение, он словно находился в режиме боевой готовности. В ожидании нападения. А я ловлю себя на мысли, что за его спиной с нами ничего плохого не случится. Как бы ни бежала от Ратмира, но лишь ему доверяла. Только с ним я чувствовала себя спокойно. Только он мог меня защитить. Пока он хочет, чтобы я жила.

Выйдя на порог дома, я обнаружила три автомобиля. Сабуров, дождавшись, когда я с ним поравняюсь, положил ладонь мне на спину, молча направляя меня к своему автомобилю. И вызывая мурашки от ощущения его горячей руки. Прикусила нижнюю губу, будто это могло помочь не чувствовать его так остро. Так сильно. И в то же время тепло разошлось по телу, согревая. Боже, как же хорошо рядом с ним.

Я села в его автомобиль, гадая, куда мы поедем. Что задумал Сабуров?

Ощущая себя пьяной от ударной дозы адреналина, я опустила веки, прислонившись головой к подголовнику и улыбаясь дурной улыбкой.

Когда открыла глаза, обнаружила, что Сабуров смотрит на меня странно. Он явно не разделял моей расслабленности. Вены на руках, сжимающих рулевое колесо, бугрились от напряжения. Но мне было уже всё равно.

Долго наблюдала в зеркале заднего вида хвост, следующий за кортежем Сабурова. Одну из машин я узнала. Умудрилась запомнить номера. Они въелись мне в память, как и лицо мужчины, которого я сбила.

В какой-то момент Сабуров набрал чей-то номер и общался на повышенных тонах. От интонации его голоса мне сделалось страшно. При том, что он не кричал, говорил вкрадчиво, не по-русски. И мне бы очень хотелось узнать предмет разговора. Стоило ему положить трубку, как погоня прекратилась.

Отвернулась к окну. От пережитого стресса по щекам потекли слёзы. Я ведь готова была распрощаться с жизнью сегодня. Думала, что приедут те парни с дороги и закончат начатое. За себя не переживала, а вот за сына боялась безумно.

В какой момент меня сморил сон, я не поняла. Очнулась от страха, ощутив, что ребёнка нет рядом. Когда засыпала, держала его на руках. В тонированном автомобиле темно, редкие огни встречных фар светят в лобовое стекло. Я каким-то образом оказалась на заднем сиденье, а дорожная переноска с Мишкой — на переднем.

Взяла ребёнка на руки, проверяя, в порядке ли он. Почему не заплакал ни разу, пока нерадивая мать дрыхла? Но нет, вот захныкал, стоило оказаться у меня на коленях. Посмотрела недоуменно на Сабурова.

— Что ты с ним сделал? Загипнотизировал, что ли? — обращаюсь к Ратмиру, пытаясь теперь успокоить ребёнка.

— Поговорил с ним, он всё понял, — без признаков человеческих эмоций ответил Сабуров.

Представляю, что этот громила мог сказать малышу: «молчи или зарэжу» с кавказским акцентом. Надо проверить памперс.

Через час дороги я с ужасом обнаружила, что мы подъезжаем к дому, в котором обитала мачеха Сабурова. А сейчас, вероятно, ещё и его жена. Ком застрял где-то в горле. Не от слёз. От тошноты.

Теперь я испытывала ужас от того, что должна увидеться с Ясмин. Ратмир распознал моё напряжение, но разве оно его волновало?

— Выходи, — короткий приказ, не предполагающий возражений.

Я ступила ботинком на знакомый гравий, немного проваливаясь вглубь и ощущая нетвёрдую поверхность. Смотрела на дом, пытаясь разобраться в собственных чувствах. С одной стороны, в нём мне жилось куда лучше, чем в той грязной конуре с отчимом. Я находилась под защитой. Поняв это лишь сейчас.

Но ведь теперь всё изменилось. У дома появилась новая хозяйка. Зачем я здесь? Почему нужно было везти меня именно сюда?

Обернулась на Ратмира, стоящего по ту сторону автомобиля и смотрящего на меня.

— Заставишь вновь прислуживать? На этот раз перед своей женой?

Тянет. Не отвечает. Наказывает неведением. Чтобы мучилась подольше.

Вытащил из автомобиля переноску с ребёнком и вручил мне.

— Конечно. Сначала тебя, потом твоего отпрыска. Должна же ты как-то вернуть долг за свою жизнь.

Вспыхиваю мгновенно. Смотрю на него во все глаза, в которых полыхает огонь. Если бы не Мишка, расцарапала бы Сабурову всё лицо.

— А тебя никто не просил меня спасать, — цежу сквозь зубы, мечтая ими вцепиться в его щёку, чтобы стереть с лица это самодовольное выражение. — И только посмей косо взглянуть на моего, как ты выразился, отпрыска, я тебе все зенки повыцарапаю.

Наклоняется ко мне чуть ниже, так что наши носы оказываются на одном уровне. Смотрит в глаза с непонятным выражением.

— Я всего лишь хотел сохранить то, что принадлежит мне. А ты всё ещё моя собственность.

Я дышу часто и глубоко, осознавая, что ничего, совершенно ничего не изменилось.

— Что касается него, — переводит взгляд на переноску, — то в твоих интересах меня слушаться.

Кажется, мои глазные яблоки сейчас выкатятся из орбит. В его словах неприкрытая угроза. Я замираю, не веря собственным ушам. Неужели он способен причинить вред ребёнку?

Я так мечтала о свободе, но она мне лишь снится. Когда же всё это завершится?

— Серафима! — доносится до меня знакомый голос.

Я тут же оборачиваюсь и вижу Патимат, махающую рукой. Радуюсь тому, что есть возможность ускользнуть от Сабурова.

Он прав. Ни один долг я ему не вернула. А он — ни один не простил. Теперь мы с Мишкой его пленники. У меня по-прежнему меняются лишь надсмотрщики.

Пати словно не сразу сообразила, что я держу в руках детское кресло-переноску. Когда мы поравнялись, она никак не могла привести чувства в порядок. Смотрела то на меня, то на спящего малыша.

— Серафима, как же я рада тебя видеть, — порывисто обнимает меня, а затем шёпотом, словно боясь всего на свете, уточняет: — Чей это ребёнок?

Мне почему-то становится смешно.

— Мой, конечно. Чей же ещё? — смотрю на неё улыбаясь, но она не разделяет моего веселья.