На кухне что-то звонко лопнуло, потянуло дымком. Но невозможно же прерваться на такой высокой ноте; гореть на кухне вроде бы нечему, потом можно будет проветрить.

— Ты же был большой любитель всяческих художеств, Толстого обожал?..

— Пытался хоть куда-то укрыться, подальше от вашей земли. Но сейчас Толстой меня просто смешит. Воображает себя духовным мыслителем, а самого интересуют никчемнейшие мелочи скучнейшей человеческой жизни. Теперь книги так называемых реалистов годятся для меня в качестве учебных пособий, не более того. Тончайший анализ мусора, великолепные иллюстрации психического расстройства, в котором пребывает человечество. Особенно так называемое цивилизованное.

— Но ты же еще постоянно слушал музыку, мы с тобой ходили на все кинофестивали…

По части кино тогдашний Савик смотрел на тогдашнего Гришку с особым почтением — тот был допущен еще и на какие-то закрытые просмотры в Доме кино. Выходят они, бывало, с какого-нибудь Феллини или Бергмана, Савик в почтительном трепете, а Гришка снисходительно кивает: да, Феллини кое-что может, но когда Фужита привез в Канны свою «Телегу», все сразу поняли, что такое чувство кино, да, Бергман для своего времени был неплох, но когда Варгас привез в Венецию свою «Мертвую флейту», всем стало ясно, что такое настоящее чувство кино…

И хоть бы одно знакомое имя! А с высоты духовных миров наверняка и вовсе…

Да, разумеется.

— Музыка, кино — это так мелко и скучно в сравнении с духовными мирами…

— А живопись?

Сизая дымка нарастает…

— Как и все здешнее. Хотя всегда существовали живописцы, которые видели что-то неземное. Наверняка Чюрленис был одним из них. Хотя они сами не понимали, что им открывается.

— Извини, пожалуйста, я на звонок отвечу и тут же вернусь, — он не мог признаться, что разговор о высоком готов променять на какой-то кухонный мусор.

Белые пятна на божьей коровке почернели, а взорванные яйца обуглились и скукожились, но дым удачно выносило в открытое окно. Хорошо, что день был жаркий, вот только бы соседи не вызвали пожарную команду.

Он порадовался, что не поддался порыву плеснуть в кастрюльку воды, иначе бы не так бабахнуло, и поспешил обратно к экрану.

— Извини, звонил суицидент, нельзя было не ответить.

— Я удивляюсь, почему в вашем мире еще не все покончили с собой. Это же не жизнь, а тоска. Пока я не открыл духовный мир, я все время думал о самоубийстве.

— Но ты же когда-то мечтал о путешествиях?.. Помнишь, у тебя вся комната была обклеена Парижами и Флоренциями?

— Я ни разу не был в Европе, города меня совершено не интересуют. Но через пустыни, через океан иногда что-то приоткрывается. Хотя через медитацию путь к духовным мирам гораздо более прямой.

— Да-а… Не знаю, что и сказать. А, вот. Мой тесть, как ты его называешь…

— А он разве не тесть?

— Тесть, тесть, но это слово к нему очень не подходит. В общем, он рассказывал по телику, как какие-то святые побывали в нездешних мирах и там был сплошной ужас, демоны и все такое. Ты его тоже испытал?

— Это очень индивидуально. В своей школе я для каждого набора провожу один класс об ужасах прошлых жизней. Кого-то сажают на кол, кого-то терзают звери, кого-то пытают… Большинство видит эти ужасы как бы со стороны. Хотя некоторые испытывают реальный шок. Правда, их очень мало. Но, опять же, это всего лишь погружение в земные жизни. Путь в духовный мир начинается с медитации, с ухода от земного. Хотя первые мои образы были чисто земные — какие-то пейзажи, люди… Только в школе экстрасенсов я начал видеть неземное. А до этого какое-то время увлекался образом Авраама. Он разрывался между верностью Богу и любовью к людям. Я видел, как он упрашивает Бога пощадить город ради десяти праведников. А однажды в медитации я соединился с Моисеем, когда он был еще совсем маленьким, его брал на руки верховный жрец Египта. У жреца на шее было платиновое колье с огромным синим сапфиром, это очень усиливает горловую чакру. И маленький Моисей схватил сапфир своей крохотной ручонкой — как все дети. И верховный жрец улыбнулся. У него было хорошее, умное лицо… Твой интерес к таким историям тоже детский, мне они уже давно неинтересны. Хотя одна запомнилась.

Гришка посуровел и опустил глаза. Взгляд его застыл, а голос зазвучал чуть ли не октавой ниже.

— Я видел, как отшельник разговаривает с герцогом. Отшельник в грубой власянице, а герцог в роскошных шелках, на раззолоченном троне, вокруг придворные со шпагами, все ужасно пышно… Пол очень красивый, мозаичный… А отшельник стоит на этом полу с огромным достоинством и разговаривает с герцогом совершенно на равных. И…

Гришка замолчал.

— И что?.. — осторожно спросил Савл после приличествующей паузы.

— Его сожгли, — с трудом выговорил Гришка, и у него вырвалось рыдание.

Разговор прервался. Поколебавшись, он набрал Greg'а Bird'а снова, но зеленый огонек рядом с его именем уже пожелтел, и, как показало будущее, навсегда.

Надо же, что его единственное растрогало — отшельник…

А своего друга Савика-Савла он явно никогда и не вспоминал, даже и сейчас ни о чем не спросил… Даже над бородой его не прикололся. А вот он — и Савик, и Савл, и Савелий Савельевич — часто думал о Гришке: где он там, как он там, какая славная у них была дружба — выставки, фестивали, разговоры о высоком…

Когда все земное представляется человеку мусором, это впечатляет: какая высота духа! Но когда в мусор попадаешь ты сам… Как-то немножко обидно.

Да-а… От духовных миров пощады, видать, не жди.

Шизофрения, как и было сказано. Так вот и рождаются духовные миры. Впрочем, шизофрения, паранойя — это всего лишь звуки, реально в нашей психике постоянно борются фантазия и скепсис; победа фантазии и есть безумие.

А победа скепсиса? Не победа ли скуки и отчаяния?

Которые постоянно ворочаются в той самой спасительной, по их мнению, глубине его души: если бы он поверил своей глубине, то не прожил бы и трех суток. А вот животные никогда не убивают себя. Потому-то и нужно истребить хваленую глубину, она спасает только чокнутых.

Понятно, почему они и нас заманивают к себе: чокнитесь — и сделаетесь такими же счастливыми, как мы. Но это же редчайшая удача — рехнуться так умеренно и аккуратно, нормальные-то сумасшедшие или пропадают от ужаса и тоски, или уж пускаются в пляс на Невском проспекте, красят волосы в ведре со столярным клеем и в таком виде ухлестывают за юными красавцами и красотками…

Сима, что ли, уж скорее бы пришла, заглушила всколыхнувшуюся глубину… На то она и нужна, семья — чтоб хоть кому-то ты был интересен просто так, без всякой пользы. Все-таки нельзя сказать, что Сима за своим исчезнувшим папочкой совсем его забыла.

Ура, вот они, звуки ключа в замке. А вот пахнуло ветерком, хлопнула дверь… Он с радостным, хотя и не лишенным тревоги предвкушением поспешил в прихожую, и — о ужас! — Сима встретила его совершенно безумным взглядом. Ее короткая стрижка была, мало сказать, растрепанной, но справа еще и свалявшейся, как будто она всю ночь проспала на правом боку и еще не причесывалась. Но самое главное, раскрасневшаяся и потная, она не ринулась, как обычно, в ванную, но воззвала к нему загробным гласом пророчицы: