Одним из любимейших сюжетов японской литературы является противоречие другого рода – между верностью, чувством долга и другими человеческими чувствами (жалости, симпатии, и т. д.). Честность бусидо в том, что оно не дает каких-то примитивных, однозначных рецептов, как поступать в подобных ситуациях. «Сердце должно подсказать ответ» – и оба варианта ответа могут восприниматься как приемлемые, опять-же, если они продиктованы искренностью. Вот лишь два примера из «самурайской мифологии». Первый – о торжестве верности и чувства долга, второй – о возобладании иных человеческих чувств.

Итак, в некоторых поздних вариантах известной истории о Сугавара Митидзанэ (государственном деятеле IX–X веков, несправедливо сосланном, после смерти реабилитированном и даже провозглашенного ни много ни мало «Тэндзин» – «Небесным божеством») враги ищут его сына, еще мальчика, чтобы предать его смерти. Вассал Митидзанэ, чтобы спасти сына своего господина, жертвует собственным сыном, похожим на сына Митидзанэ, голову которого выдает за голову сына опального министра. При этом сам юный самурай изъявляет полную готовность умереть во имя фактически «двойного» долга – перед отцом и перед господином своего отца. Как не вспомнить библейский эпизод с жертвоприношением Авраамом Исаака? Правда, японская история не вмешивает Всемогущего в подобные конфликты. Рассказчик, а именно Нитобэ Инадзо, прекрасно понимая противоречивость ситуации, все же приходит к выводу о соответствии всех ее героев идеалам бусидо.

Обратный пример, использовавшийся во многих произведениях, в том числе пьесе театра Но «Атака»[17], – Минамото Ёсицунэ и Бэнкэй со своими спутниками скрываются от врагов, пробираясь в далекий северный край Осю к союзникам. По пути их останавливает некий господин Тогаси – начальник заставы в горах, который должен следить за перемещением подозрительных личностей и имеет приказ от Еритомо (брата и врага Ёсицунэ) выявить и схватить Ёсицунэ. Бэнкэй умело маскирует спутников под горных монахов-ямабуси, но подозрения у стражников все же остаются. Тогда в отчаянии Бэнкэй идет на страшное нарушение этикета бусидо – бьет своего господина, притворившегося молодым послушником, палкой по спине, чтобы отвести подозрения о том, что это и есть Ёсицунэ. После этого стражники с извинениями пропускают «монахов». Оказавшись в безопасности, Бэнкэй и Ёсицунэ плачут и просят друг у друга прощения, один – за свой вынужденный поступок, другой – из-за того, что чуть не выдал всех, а также горько сетуя на свою карму. Но главный, незримый конфликт происходит все это время в душе молча глядящего им вслед начальника заставы, Тогаси, с самого начала узнавшего Ёсицунэ и все же не подавшего виду. Преданность Бэнкэя, молодость и несчастная судьба героя – все это оказывается сильнее феодальной верности господину, и Тогаси «позволяет» себя обмануть. В общем, и в этом отношении реальные самураи имели перед собой целую галерею впечатляющих образов, из которых они могли черпать опыт для своей повседневной жизни.

Итак, бусидо требовало от самурая почти абсолютной верности господину, основанной на чувстве благодарности и чести. При этом сам самурай мог рассчитывать на такое же отношение к себе со стороны своих вассалов, а также членов своей семьи – жены и детей. «Думая о благе господина, нельзя ставить крест ни на своей жизни, ни на том, что считаешь ценным» («Послание мастера Гокуракудзи»). То есть самурай – не раб и не собственность господина, он верен ему по своей воле. Вырисовывается некая (по сути, во многом конфуцианская) пирамида: дети и жена должны быть верны мужчине-самураю (здесь мы не будем много говорить об общеизвестных вещах наподобие сыновней почтительности и т. д.), тот – даймё, а даймё должен следовать велениям Неба, либо, в зависимости от конкретного периода истории, на щит могла быть поднята идея верности сёгуну или императору – особенно после реставрации Мэйдзи. Если в классической западноевропейской схеме господин имел конкретные обязанности перед вассалом, то на Востоке (в том числе Дальнем) они и так подразумевались, но лишний раз говорить или писать о них считалось невежливо. Это, впрочем, совсем не отменяло фактической верности господина слугам, только называлась она термином, который, как правило, переводят как «сострадание». Эмоциональный контакт между господином и слугой лишь тогда мог считаться близким к идеальному, когда предполагал колоссальную внутреннюю напряженность и обоюдность. В целом, трактаты советуют даймё быть умеренными (особенно экономным выглядит здесь Ходзё Соун, иногда доходивший, судя по его советам, до скаредности), вежливыми, разумными и главное – справедливыми в раздаче наград и наказаний, уметь ценить верность и преданность вассалов, не быть эгоистичными и не заставлять их жертвовать буквально всем (часто эти поучения формулируются «от противного», через приведение негативных примеров). Но вышеизложенные конфуцианские по сути догмы смягчаются неповторимым дыханием японского буддизма и идей сострадания всем живым существам, в результате чего мастер Гокуракудзи пишет следующий пассаж, направленный против холодной расчетливости в отношении к подчиненным: «В высшей степени печально, если человек хорошо относится к тем, кто полезен ему, и плохо относится к тем, кто бесполезен. Даже собаки и прочие звери будут радоваться тем, кто относится к ним хорошо, и будут лаять и убегать от тех, кто груб с ними. Если человек добр к тем, кто плохо относится к нему, даже они могут измениться. В этом подлинная ценность человеческой природы. И даже если такой человек не добьется понимания других людей, он обретет любовь божеств и Будды, и все, кто видит его поступки или слышит о них, будут восхвалять его». Ему вторит Тикубасё: «Каждого человека следует использовать в соответствии с его способностями. Однако какой может быть прок от человека, если ты не заботишься о нем. Поистине, если человек неискренен в своем сердце, он ни в чем не добьется успеха». О необходимости быть справедливым и внимательным к нуждам вассалов и даже крестьян (прежде всего – «в пропагандистских целях») идет речь в «17 статьях Асакура Тосикагэ»: «Следует также бывать в деревнях и разговаривать с крестьянами. Радость людей, с которыми заговорил их господин, будет поистине безгранична… Так, без заметных усилий, ты сможешь воодушевить людей, которые будут восхвалять твою справедливость».

Итак, верность как таковая, безусловно, может считаться самурайской добродетелью номер один. Как и многие другие добродетели, верность в бусидо имеет идеальный характер только тогда, когда она превосходит некий обыденный опыт, превращаясь поистине в смысл жизни, в то, что можно подтвердить только наивысшим возможным способом – умереть за того, тех или то, чему верен. Также важным проявлением верности считалась готовность к отмщению за зло, причиненное самураю (особенно его чести, чести или благосостоянию его родителей, господина и т. д.). Бусидо объединяет все это понятием катакиути. В идеале, по мнению большинства теоретиков бусидо, отмщение:

1) должно иметь по-настоящему серьезную мотивацию (нередкая в бурную эпоху междоусобиц месть по пустяковым поводам отнюдь не приветствовалась), хотя повышенно щепетильный к вопросам чести и живший в мирную эпоху Цунэтомо, похоже, жадно ловил рассказы о любом случае мести, чтобы дополнить ими «Хагакурэ»;