– Пожалуй.

– У вас что – вино, водка?

– Портвейн.

– Тогда обойдемся без закуски и без музыки – холодильник и телевизор не работают.

Она залпом выпивает первые полстакана. Потом, не дожидаясь, когда Гена повторит, наливает сама и, перехватив его взгляд, успокаивает:

– Не пугайтесь, я женщина выносливая.

– Я и не пугаюсь.

– А голосок у самого дрожит. Ну ладно, выкладывайте свои условия.

– Комната у меня в центральном районе, третий этаж…

– Это мне обрисовал ваш маклер. Сколько даете сверху?

– Триста.

– Мало.

– Но мне еще и долг ваш выплачивать.

– Все равно. Пятьсот рублей, и ни копейки меньше. Привыкли пользоваться чужими бедами.

– Ладно, пусть пятьсот, не люблю торговаться. А беды, между прочим, у всех свои.

– Только не надо моралей. В попах я не нуждаюсь. Доставайте свой портвейн, выпьем и разойдемся красиво.

– У меня больше нет.

– Что! – Лицо Эльвиры становится еще лиловей, она вскакивает и, низко наклоняясь над Геной, кричит: – Жмот, жлобина, на такое дело прийти с бутылкой несчастной бормотухи!

– Дело еще не сделано, – оправдывается Гена и, на всякий случай, тоже встает.

– Какая разница, ну и мужик пошел, придется даме угощать.

Гена видит, что Эльвира не собирается буянить, садится на диван и, чтобы загладить неловкость, говорит:

– Угощайте, я не против. – Говорит, уверенный, что в квартире ничего, кроме водопроводной воды, нет.

– Давайте четвертак, да не тряситесь вы, это в счет задатка.

– Я и не трясусь, но сейчас нигде не купишь.

– Найду. Вы подождите здесь, а через полчаса я вернусь.

Гена отдает три десятки – других денег у него нет. Отдает, растерявшись под таким неожиданным напором. Эльвира, зажав деньги в кулак, накидывает пальто и скрывается за дверью. Все происходит очень быстро. Ни отговорить, ни помешать Гена не успевает, можно было бы что-то придумать, но сплоховал – и теперь остается только ждать. Скрываться Эльвире нет смысла, она даже ключ в двери оставила. Лишь бы никого не привела. О подобных приемчиках Гена слышал много раз. Вваливается с каким-нибудь мордоворотом… Гена осматривает квартиру и выносит с кухни сковороду. Посудина не очень увесистая, но с удобной ручкой. Он прячет сковороду в коридоре, чтобы, если потребуется, встретить гостя не с пустыми руками. Но Эльвира возвращается одна. Настроение у нее приподнятое. Она снует по кухне и напевает: «Снегопад, снегопад».

– Извините, но разносолов к водочке предложить не могу, зато теперь я верю, что размен наш пойдет как по маслу.

Она долго роется в кухонном столе, сначала присев перед ним на корточки, потом уже стоя на коленях, и достает-таки консервную банку без этикетки. Очень радуется находке и снова поет: «Снегопад, снегопад». Гена помогает открыть банку. Эльвира старательно моет вилки. Закусывать неизвестно сколько лет пролежавшей рыбой в томатном соусе Гена боится, жует черствый кусок хлебушка, но Эльвира не замечает его брезгливости. Удачная вылазка подняла ее настроение и возбудила аппетит. Когда на столе появляется вторая бутылка, Гена накрывает стакан ладонью – все, хватит, дальше будет перебор, а это для него особенно чревато, стоит встретиться с Ореховой в коридоре, и та найдет повод для вызова милиции. Он встает. Эльвира хватает его за руку и тянет к себе.

– Останься.

– Мне уже пора.

– Останься, как человека прошу, – бормочет она, прижимая Гену к себе.

– Да ты что?

Руки у нее тяжелые, в горячем теле нервная дрожь.

Гена силится высвободиться из объятий, но Эльвира сама отталкивается от него, отбегает к двери, отрезая дорогу, потом срывает с себя халат, бросает его под ноги, а за ним и все остальное.

– Не отпущу!

В крике одновременно и просьба и угроза. И Гена верит, что его действительно не отпустят, а если он даже и вырвется сейчас из этой квартиры, то распрощается с ней навсегда. Он стоит с опущенными руками, гадает, как ему быть, а взгляд его помимо воли отмечает, какое сбитое и крупное тело у этой, казалось бы, запущенной бабы, совсем еще молодой, потому что не может быть у великовозрастной такого подтянутого живота. Гена берет бутылку и наливает себе водки, сначала совсем чуть-чуть, на донышко, потом доливает еще.

– И мне, – говорит Эльвира, отходя от двери. Гена садится и послушно наливает. Она пьет, стоя перед ним, и глаза его продолжают шарить по обнаженной глыбе, избегая подниматься к лицу. Отставив пустой стакан, Эльвира пробует снять с него свитер.

– Это уж я сам как-нибудь.

– Если ты боишься подхватить заразу, то зря. Когда я на заводе работала, к нам лектор приходил, плюгавенький мужичонка с огромной лысиной, так вот он говорил, что венерические болезни реже всего встречаются у больших начальников и бичей.

– Интересная компания.

– Хочешь, трусики покажу, они у меня чистенькие, без единого пятнышка.

– Вот еще не хватало, – ворчит Гена. – Иди лучше свет выключи.

Просыпается он первым. Осторожно сползает с дивана и, не оглядываясь, на цыпочках идет в ванну. Больше всего ему хочется поскорее собраться и бежать из этого дома. Но в деловом разговоре не хватает последней точки, а для этого надо будить бичиху, привыкшую дрыхнуть допоздна.

– Ох, голова трещит, – стонет Эльвира, ежится от холода, но одеваться не торопится.

– А кто виноват?

– Да ладно… Давай лучше опохмелимся.

– На работу иду – нельзя. Нам осталось договориться, как действовать дальше.

– А может, комнату в центре и мою квартиру обменяем на двухкомнатную или, еще лучше, трех…

– С какой стати?

Гене хочется ударить ее, схватить за волосы – и об стол, чтобы выколотить из ее похмельной башки эти дурацкие мысли. Эльвира хихикает – разыгрывать дальше у нее не хватает терпения.

– Шучу, не бойся, может, я и плохая женщина, но человек я порядочный, в отличие от кое-кого, не буду указывать пальцем.

– А дальше что?

– Дальше – здоровья нет. А что касается документов – тебе надо, ты и оформляй – надеюсь, не обманешь.

На автобусную остановку он не идет: где-то рядом живет Галка, и Славик может заночевать у своей Раисы Прокопьевны, а встречаться с ними желания нет – приходится раскошеливаться на такси.

Квартиру он ремонтирует с наслаждением, каждый раз, перед тем как взяться за инструменты, подолгу обдумывает, с чего начать, подо что покрасить или оклеить, потом тщательно подбирает материалы, а вечерами, перед сном, подолгу любуется своими трудами. Работа радует глаз, но еще большую радость приносят тишина и свобода делать у себя все, что захочешь и когда захочешь. Ему уже смешно вспоминать свое ликование перед заселением в коммуналку – жилище, где обязательно появляется любопытный, заглядывающий в твои кастрюли и стучащий в двери ванной, когда ты надумаешь помыться. И ведь не только ликовал, но и гордился собой, хвастался перед друзьями. Другое дело теперь. Завоевав отдельную квартиру, он словно в плечах раздался. Даже с Олегом Васильевичем стало легче разговаривать. На одном из перекуров Гена запросто предлагает себя на место, которого так долго и старательно добивался Бельский. И начальник управления удивляется не его наглости – собственной слепоте, сетует, как это ему самому не пришло в голову такое решение. Мало того что у него нет сомнений, он еще и уговаривает, боится, как бы Гена не передумал.