– После войны с Ореховой отдел из пятнадцати мужиков тебе покажется восстановительным курортом.

– Специфика маленько другая, – скромничает Гена.

– Не скажи. Бориса взять, вроде и лихой мужик, а оплошал. Он и отдел боялся брать, потому что не верил в свои силы. Нюх волчий, а лиса перехитрила. Но за тебя я спокоен.

Однако с переходом они решают повременить. Шабашку их узаконили договором, работа набрала хороший ход, и с места начальника котельной доводить ее до конца было легче.

Гена не очень-то спешит поделиться с приятелями своими планами, полагая, что и Олег Васильевич будет пока молчать, но при первом появлении на прежней работе узнает, что о его возвращении уже известно. Узнает от Бориса, который забежал в контору по пути на вокзал.

– Видишь, как все обернулось, – говорит Борис, – а ты боялся.

– Что ты имеешь в виду?

– И квартиру, и новую службу. Мне сейчас Олег Васильевич похвастался, что подобрал для отдела молодого и стоящего парня.

– А ты уверен, что он ошибся?

– Почему? Все правильно. Слушай, а как Надежда приняла новую соседку?

– Не знаю, не интересовался.

– Я ведь тоже место сменил, теперь в монтажной шараге, пока прорабом, но с перспективой.

Гена смотрит на Орехова и удивляется, что совсем недавно прислушивался к его мнению, ловил каждое слово, а теперь стоит перед ним молодящийся мужичок, рассуждает о каких-то своих перспективах, которых у него нет и не будет уже – поздно.

– В командировку сегодня уезжаю, – продолжает Борис, – первое время придется помотаться. Но это полезно, чтобы кровь не закисала от семейной жизни.

– Тебе все неймется?

Орехов загадочно улыбается, а потом неожиданно спрашивает:

– Слушай, мне кажется, ты на меня до сих пор обижаешься?

– Брось ты, какие могут быть обиды в наше время, – отмахивается Гена, хотя и просятся на язык накопленные претензии, хочется кое о чем напомнить. Но за спиною, совсем некстати, слышится голос Сережи:

– Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не я, а поэт Винокуров.

Гена уверен, что Сережа говорит неспроста, еще немного – и начнутся подковырочки, и потому спешит опередить:

– Винокуров, говоришь, подходящая вывеска, сама за себя говорит. У меня тоже слесарь есть, у него вообще фамилия – Пойлов. Я серьезно. И слесарь ее вполне оправдывает.

– Видишь, как он тебя, – смеется Борис, – а то ли еще будет, когда начальником над вами поставят.

«Вот вы себя и выдали, Борис Николаевич, заело все-таки, что местечко заняли, не надо было кочевряжиться, а теперь – прозевали», – хочется сказать Гене, и он бы не постеснялся, но ему вдруг становится скучно с ними. Взрослые мужики, а серьезности ни на грош и гордости ни на копейку – разве такими делами занимаются в их возрасте?

Борис начинает рассказывать Сереже о перспективах новой службы, и Гена, пользуясь этим, отходит от них. Ему нужен Славик.

Он старается выведать, о чем говорит народец. Славик хитрит. По его словам получается, что отделу безразлично – кто будет стоять над ним. Такого не может быть. Старики обязательно должны возмущаться. Первым вознегодует Бельский. И Демидов, пожалуй, скривит физиономию, вечно он, как собака на сене. И Тарасову это не должно понравиться. Ну и пусть злятся. Могут даже заявления об уходе подавать. Он уговаривать не станет. От Бельского толку немного. Демидов, конечно, спец, но кто пострадает от его ухода – разве что заказчики, Гена эту потерю переживет, ему даже спокойнее будет. А что касается Тарасова, так ему и уходить некуда, он не дурак, он знает, что такой вольницы для себя не отыщет.

– Значит, все молчат? – допытывается Гена.

– Почему молчат – разговаривают, переливают из пустого в порожнее. Ты лучше ответь: как на предмет новоселья? Зажать хочешь?

– Я не против. Можем в пятницу собраться. С деньгами, правда, не густо, но раздобуду.

– В пятницу – самое то. Жалко – Борис в командировке.

– Позвони Ленке и пригласи от моего имени.

– Я же сказал, что Борис будет в командировке.

– Ну и что.

– Кончай такие шутки.

– Ты не понял. Просто по старой дружбе. У меня там Галка будет! Кстати, ты говорил про свободную подружку – звони, с шефом познакомим.

– Так у него, по-моему, надобность отпала.

– Зови на всякий случай, на месте разберемся. – Он хлопает Славика по плечу. Ему и самому хочется побыстрее отгулять новоселье, повеселиться от души, отметить свою первую настоящую победу, подвести черту и уже от нее двигаться дальше.

Михаил не оглядывался и смотрел только вперед, даже не вперед, потому что не увидел бы ничего, кроме замшелых камней и редкого корявого кустарника, он смотрел вверх, туда, где камни граничили с небом, на мнимую линию, которая в школе называлась горизонтом, – там шла дорога. Мокрая от подола до ворота рубаха липла к телу. Сосульки волос и едкий пот лезли в глаза. Горячий воздух застревал в пересохшем горле и не доходил до легких.

Сначала он еще бежал, но хватило его лишь до середины подъема, а последние метры приходилось одолевать уже почти на карачках. Он цеплялся за жесткие колючие прутья и подтягивал себя к ним, но прутья то и дело обламывались, едва не опрокидывая его назад, к разбитой машине. Сил уже не было. Хотелось выпрямиться и прогнуть затекшую спину, еще нестерпимее хотелось пить, но с тупой озлобленностью он гнал и гнал себя вверх, словно это могло что-то изменить или чем-нибудь помочь. И все-таки упал. Рядом с лицом торчала кочка, заросшая брусничником. Впору было обрадоваться – кислые ягоды хоть немного, но освежили бы. Но его хватило только на ленивое удивление: откуда взялась брусника на такой высоте? Как бы нехотя он сорвал кисточку и еще не донес до рта, а внутри уже все сжалось от подступившей тошноты. Потом он увидел, как дрожат его пальцы. И чем дольше смотрел он на руку, тем сильнее она вибрировала.

Но карабкаться на такую крутизну не было никакой нужды. Он не удержал руль уже за поворотом, за «тещиным языком», почти на ровном месте. Глупейшая случайность. Остальное доделал страх. Когда, оглохший от тряски и скрежета, вывалился он из кабины и увидел огромный валун, упирающийся в бампер, тогда и чесанул напролом, только бы подальше от машины. Бежал и втягивал голову в плечи в ожидании взрыва за спиной.

А сверху его «Урал» казался целеньким.

Михаил скользнул глазами по только что взятому склону и вдруг представил, чем все могло кончиться, случись авария пятью, даже нет, пять много – какой-то минутой раньше… Здесь, на самой крутизне. Выходит, что ему еще повезло. Могло быть гораздо хуже…