– Ведь я из ханского рода кокандских правителей, – улыбнулся он. – Вот откуда эта любовь к Востоку… Перед Великой войной был художником-корреспондентом Академии наук в туркестанской археологической экспедиции профессора Фетисова. Много насмотрелся! Сотни рисунков привез! Их потом публиковали в разных книгах. Меня, как и вас, тянуло к древностям. Только вас более к русским, а меня к азиатским, – улыбался он. – Кровь – великая штука! Притяжение поколений!

Изенбек говорил и пил. Он всегда и много пил, но Миролюбов стеснялся делать ему замечания. Это могли быть русская водка, шнапс, привезенный из Германии, вино из Франции, коньяк, виски, местные ликеры, пиво. На спиртное он проматывал половину, если не более, денег. Юрию Петровичу хотелось остановить своего нового товарища. Но как можно поучать взрослого человека? К тому же попрекать! Да еще художника! Творческую натуру! Только раздражать и злить. К тому же, стоило Изенбеку заговорить, поневоле забывался его порок…

– Я влюбился в Восток, как однажды в него влюбился Александр Македонский! – говорил Изенбек в своей запущенной, но ярко обставленной мастерской. – Навсегда влюбился! Уверен, Александр Великий в одну из своих жизней жил именно там, где-нибудь в Согдиане, вот и рвался душой на родину!..

– Как интересно и парадоксально вы мыслите, – кивал Миролюбов. – Как ярко, как неординарно смотрите на вещи, – кивал гость мастерской. – Я восхищаюсь вами, честное слово…

– Как вы думаете, мы еще вернемся назад? – вдруг спросил Изенбек.

– В Россию?

– Разумеется.

– Я не знаю, право слово, – пожал плечами Миролюбов.

– Нас обокрали, выставили вон. И кто? Агитаторы, конюхи, батраки…

– Я стараюсь не думать об этом, Федор Артурович. Расстройство головы получить можно от таких-то дум!

Но Изенбек уже злился, и не на шутку.

– Вот мы говорим, пьем, опять говорим! Так много потерять и не дать сердцу разорваться, – яростно затряс он головой. – Не сберегли ведь! Так имею я право после этого жить? – в тот памятный день Изенбек был особенно мрачен. – Иногда думаю: а не пустить ли мне пулю в лоб? Ведь хватило кому-то смелости…

– А я жив тем, что сохранил Россию в сердце, – сказал Миролюбов. – Поля и леса чекисты отобрали. Но только это. Более меня никто обокрасть не сможет. И я все равно богат…

– Завидую вам, – наполняя очередной бокал портвейном, кивнул Изенбек. – Черной завистью завидую, Юрий Петрович!

Именно в тот самый вечер, когда мастерская Изенбека пропиталась папиросным дымом да так, что глаза щипало, и выпито было немало, они заговорили о прошлом Руси. И Миролюбов решил поделиться самым сокровенным. Открыть душу! Прежде он никому об этом не рассказывал в полной мере. Так, оговорками. Мол, интересуюсь прошлым Родины, и все. Боялся, что ему скажут: а кто ты такой, что взялся за подобную тему? Откуда выискался? Но воистину надо пережить великое потрясение, потерять все самое дорогое и выжить, чтобы уже не бояться ничего. И вот он стал рассказывать Изенбеку о своем проекте – о будущей книге, которая должна была перевернуть понимание всей русской истории.

– Знаете, Федор Артурович, я ведь все свободное время от службы посвящаю изучению древностей славянства, – в этот день он пил вместе с Изенбеком, решил позволить себе. – Да только не в России мы, увы! Приходится основываться на собственных записях, своих находках, на лекциях лучших русских умов. Я пытаюсь заглянуть очень далеко: куда дальше времен Кирилла и Мефодия, Владимира Красного Солнышка. Но далеко не все разделяют мою точку зрения о древности русского рода. А зря! Норманнская теория вот уже двести пятьдесят лет душит русскую историю, аки змей алчный и коварный. А я иду против течения. Буду писать «про древнюю русину», «про русину землю», так она звалась в летописях, «про хату русу», «про карпат гору», «про русу степовую», то бишь степную, скифскую, «про князя Кия», «про Киев-град». Желание есть – и превеликое! Вот только отсутствие оригинальных источников препятствует заглянуть в прошлое моего народа.

– А у меня есть такой источник, – наполняя бокалы портвейном, с вызовом усмехнулся Изенбек. Он закурил папиросу, кивнул: – Самый что ни на есть оригинальный источник!

– Откуда?

– Из самого сердца древней Руси, из-под Харькова.

– Покажите, Федор Артурович! – вспыхнул Миролюбов.

И вдруг разом остыл. Мало ли чего не скажет сильно выпивающий человек? Да еще мало интересующийся историей России. Откуда у него что-то истинно ценное?

– Что, не верите? Думаете, приврал полковник Изенбек?

– Почему сразу так? – смутился Миролюбов.

– По глазам вижу, – сколько бы не выпил Федор Изенбек, он всегда оставался проницательным. С таким поди поспорь! – Сейчас сами увидите…

И он поднялся с кресла, заляпанного краской, и полез в шкаф, порылся там и вытащил на свет божий зеленый военный мешок.

– Освободите стол, – приказал он.

Миролюбов не осмелился ослушаться хозяина дома. Изенбек положил мешок в центр стола, распустил бечеву и широко отвернул края мешка.

Перед Миролюбовым лежали горкой дощечки – сантиметров тридцать пять на пятнадцать каждая, толщиной около сантиметра. Они были древними, побуревшими от времени, края их крошились. Дощечки были испещрены таинственным шрифтом, который был похож и на руны, и на черты и резы, где-то на греческий, на готский, но более всего на санскрит, потому что текст проходил под верхней строкой. На полях то и дело возникали головы зверей.

– Как интересно, – пробормотал Миролюбов, взял первую доску и стал разглядывать ее. – Тут надо быть специалистом… Откуда у вас эта древность?

Пока Миролюбов рассматривал дощечки, Федор Изенбек опрокинул свой стакан.

– Выпейте – расскажу.

Миролюбов улыбнулся неожиданному требованию и выпил свой стакан до дна – даже капли для верности вытряхнул на язык.

– Вот это дело, – кивнул полковник.

И, вновь наполнив стаканы портвейном, заняв кресло, он рассказал историю 1919 года про имение Задонских, про убитых хозяев, разгромленную библиотеку и ящик с досками.

– Я вам уже говорил, что был в археологической экспедиции и получил кое-какую подготовку. Помню, как осколки этих дощечек, когда я подошел к столу, трещали у меня под сапогами. (Миролюбов слушал его, затаив дыхание.) Их было много больше! Тогда я сразу определил, что этим дощечкам сотни лет!

– Сотни?! – Миролюбов подался вперед, едва не разлив портвейн. – Да это какое-то древнейшее письмо! Архаическое! Но оно и не чужое нам, Федор Артурович, – он отставил стакан. – В сущности, если присмотреться, то некоторые слова понять можно, – приглядываясь к буквам, пробормотал Миролюбов. – «Земля наша стары… да идем куда невесть…» Прочитал ведь. И с ходу. – Он с жадность разглядывал первую взятую табличку. – Это и не греческий, и не латинский. И не семитское письмо. Но и не санскрит, хотя так похож! Оно читается нами, мной, человеком отчасти подготовленным, но не филологом. Неужто докириллическое письмо? – Миролюбов взглянул на Изенбека. – Быть такого не может? Хотя, о чем я, наоборот: может! И должно быть так! Целая русская цивилизация была до греков с их грамотой! Гардарика – «Страна городов»! Так ее называли в своих песнях скандинавы. Скальды их! От Новгородской земли до Киева была эта страна! Змиевы валы ее окружали! Не взялась же она из ниоткуда, верно, Федор Артурович? А коли была цивилизация с городами, то отчего же письма у них не должно было быть? – Он легонько махнул табличкой. – К примеру, такого? Только невероятно, что именно я держу эти деревянные страницы в руках. Человек, который мечтал о такой находке…