Изенбек усмехнулся на размечтавшегося гостя. Вдруг тень легла на лицо Миролюбова.

– А вдруг измышление чье-то? Подделка? – В голосе его прозвучало отчаяние. – Мало ли мастеров бывает!

– Нет-нет, – покачал головой Изенбек. – Это очень старая вещь. И скорее всего, береза. В ней большое количество серебра. Предки были мудрыми! В бересте продукты хранятся в десятки раз дольше. Оттого и доски эти сохранились…

– Но как были сделаны эти надписи?

Изенбек пожал плечами:

– Их могли выжечь или прорезать, а потом прорези засыпать углем и покрыть слоями воска. Их могли пропитать медом, воск и мед тоже способствуют консервации. Мед был главным компонентом раствора мумификации в Древнем Египте. Мумии хранятся тысячи лет! Три, четыре! Из хрупкой плоти! А тут – дерево. И мы говорим о тысячи с небольшим лет. Может быть, о полутора тысячах.

– Почему не больше?

– Думаете, я не изучал их? Еще как изучал! Насколько мне позволяла моя скромная эрудиция. На одной из этих дощечек я обнаружил упоминания о князьях Аскольде и Дире. Они жили, как вы знаете, в девятом веке нашей эры. Их убили варяги Рюрика. Стало быть, дощечки писались во время или чуть позже их княжения.

– Но посмотрите, Федор Артурович, таблички все разные. Я говорю о том, что разнится почерк. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, – кинул Изенбек. – У меня глаз – алмаз! – Он усмехнулся. – Ястреба, художника! Я сразу заметил, что их писали скорее всего разные люди и в разное время. Эти дощечки – своеобразная древняя библиотека. От которой и остался только этот мешок! Но их могли писать и разные люди и в разное время. У нас в имении стоял буфет – целый гроб! – времен Екатерины! Я прятался в нем мальчишкой. И сундук времен Петра Первого! Кованый! И что вы думаете, Юрий Петрович?

Миролюбов поднял брови:

– А что я должен думать?

– И буфет, и сундук были крепче современной мебели!

– Ах вот вы о чем…

– Именно! Сундуку было двести лет! И хоть бы что! А иконостасы Древней Руси и Византии? Доски, на которых писались иконы? Которым и тысячу лет, и более! И ведь с ними ничего не случается! Как жили, так и живут. Если эти таблички сделаны из березы, в которой огромный процент серебра, если они обработаны медовым раствором, а уж предки-то знали способы консервации, а потом покрыты и воском, то сохраниться им тысячу лет – пара пустяков! Да, они потрутся, да, размахрятся края, станут немного крошиться, но и только.

– Значит, мы имеем дело с настоящей архаикой?

– Даже не сомневайтесь в этом!

На радостях они выпили по стакану портвейна. Голова кружилась у Миролюбова и от вина, и от волнующей находки.

– Невероятно, невероятно, – бормотал он.

– А если вспомнить уникальную библиотеку эти самых Задонских, которую большевики не сожгли только чудом, по лени, видать, то я могу сказать одно: они знали, что берегли!

Изенбек рассказал о ценности библиотеки, о фолиантах, которые увидел на ее полках.

– Думаю, после нашего ухода сгорела она! Такая была ее судьба…

– Но была и другая судьба, – тихо сказал Миролюбов. – Ваше предназначение: спасти эти дощьки.

– Может быть, – кивнул Изенбек. – Пути Господни неисповедимы.

Они выпили еще. Закурили. Вино и папиросы дурманили мозг двух кладоискателей и антикваров. Возбуждали фантазии. Заставляли страстно колотиться сердца.

– Федор Артурович, – произнес Миролюбов.

– Да?

– Я бы хотел взять дощечки для перевода. На время. Хотя бы пару штук.

– Дайте условимся сразу, – точно и не пил, как это с ним бывало, четко сказал Изенбек. – Вы – мой друг. Но дощечки я вам не дам, Юрий Петрович. Не дам с собой. Мало ли что случится с вами, не приведи Господи, конечно, в это смутное время. Вы же в музее не просите картину на вынес – посмотреть. Нет? Нет. А эти доски – музейная ценность. Считайте, что пришли в музей, или в библиотеку, в зал редких книг! Вот так, мой друг, – наполняя очередной стакан портвейном, сказал Изенбек. – В читальный зал! Приходите и работайте. Причем моя библиотека не закрывается даже на ночь.

– Хорошо, – пожал плечами Миролюбов, – пусть будет так…

– Не обиделись?

– Ни в коем случае, Федор Артурович.

– Вот и отлично. Работать можете хоть сутками. Если пожелаете, конечно. А теперь – выпьем.

В 1927 году Юрий Петрович Миролюбов взялся за перевод дощечек Изенбека. Не все «дощьки», так со временем стал называть их Миролюбов, выглядели одинаково плохо. Некоторые были совсем уж плохи! Их поверхность вздулась и точно пузырилась, отчего прочтение древних букв становилось едва ли возможным. Какой-то коварный мельчайший червь взялся точить их, отчего они и крошились. И Миролюбов принялся восстанавливать обретенную старину. Он шприцем впрыскивал в поверхность дощек силикатный лак, и те буквально на глазах твердели.

– Вы с ними как с детьми малыми, – глядя на старания товарища, усмехался Изенбек. – Что ж, верно, так и нужно…

Он продолжал пить. Рисовал и пил. Кажется, это было все, что его увлекало. Друзей у Изенбека, как успел заметить за первые месяцы общения с ним Миролюбов, больше не было. Он оказался на редкость закрытым и одиноким человеком. Странно, что Изенбек так близко подпустил к себе его, Юрия Петровича Миролюбова, ни свата и ни брата, взявшегося буквально из ниоткуда. Свалившегося на голову!

Брюссель – уютное сердце Европы. С готическими храмами, каналами, домами в стиле модерн. Брюссель впитал в себя и культуру Франции, и Нидерландов, и Германии одновременно. Взял у них все самое лучшее и зажил себе на радость. В дни выходные, когда Миролюбов не трудился на своем химзаводе, они то и дело гуляли, заходили в кабачки и пивные, куда непременно тащил Изенбек, часами сидели за большими окнами, тянули напитки и глазели на кукольный город Брюссель.

– По красоте он не уступит Парижу, только спокойнее и комфортабельнее, – говорил Изенбек. – Я бы отсюда ни за что не уехал.

– А тут еще и русские нахлынули, – кивал Миролюбов. – Теперь слышно родную речь…

Миролюбов поначалу протестовал, не хотел быть в подпитии, но Изенбек настаивал. Деньги у него всегда водились, ему хорошо платили заказчики, и потому он жил по-барски. Его картины покупали даже венценосные особы. Одну картину купила королева Елизавета, другую – принцесса Мари-Жозе. Творчество Изенбека притягивало: оно вместило в себя и классическую школу, и модерн, в нем угадывалось влияние импрессионистов и особенно постимпрессионистов и, конечно, декоративное искусство Востока с его яркой орнаменталистикой. А еще были тысячи рисунков на фабрике ковров! «И откуда такая фантазия», – удивлялись все. Точно века, которые прожил таинственный восток, передавали ему свое наследие. И собеседник он был отменный.

Они крепко сдружились с Миролюбовым.