– Исполняй свою обязанность, – приказала принцесса повелительным тоном, указывая на дверь комнаты Сади. – Ты отвечаешь за пленника.

С этими словами она поспешно вышла из башни.

Сади долго не мог опомниться от изумления и ужаса.

«Человеческое ли существо принцесса? – невольно спрашивал он себя. – Такое же у нее сердце, как и у других женщин?»

Его дитя, сокровище Реции, находится в ее руках. Это более всего ужасало Сади. И он был пленником. Он не мог ей помешать, защитить, спасти своего ребенка. Никто, кроме него, не знал, где он находится, и не мог поспешить ему на помощь. Нечего было и думать, что принцесса отступит перед убийством.

Судьба Реции также очень его беспокоила, так как он знал, что и она тоже осталась одна и беззащитна, а между тем ей грозила опасность, потому что у нее был неумолимый и жестокий враг в лице принцессы Рошаны.

Между тем Реция все еще оставалась во дворце великого визиря, где она так недолго наслаждалась счастьем. Со страхом прислушивалась она к малейшему шуму в доме. Она еще не могла найти объяснения случившемуся. Она знала только одно, что у нее отняли ее Сади, благороднейшего человека в стране. Но что предстояло ей еще? Слуги все покинули ее, и она оставалась одна в великолепных залах дворца, казавшегося теперь печальным и пустым.

Вдруг уже поздно вечером ей послышалось, будто кто-то позвал ее по имени. Она оглянулась и увидела, что на пороге зала стоит Черная Сирра: ей удалось пробраться во дворец, несмотря на расставленные вокруг него караулы.

– Как! Это ты! – вскричала Реция, обрадованная тем, что хоть одна душа сочувствует ей и она может наконец высказать свое горе.

– Я знаю все, – сказала Сирра. – Оттого-то я и пришла сюда. Ты одна?

– Да, одна. Слуги покинули меня.

– Презренные! Но ты ничего от этого не потеряла, моя бедная милая Реция, возьми меня вместо них, я буду тебе верна. Часовые пропустили меня к тебе.

– Часовые? – спросила, бледнея, Реция.

– О, не пугайся. Они только оберегают хранящиеся здесь бумаги, имеющие очень важное государственное значение.

– Мне страшно с тех пор, как нет здесь моего Сади.

– Ты знаешь, куда его отвезли?

– Нет, я ничего еще не узнала, но я должна во что бы то ни стало узнать, где он. Я должна быть с ним.

– Это будет трудно сделать, моя бедная Реция, – отвечала Сирра. – Заговорщики, боявшиеся Сади, отвезли его ночью в тюрьму, где его теперь строго караулят.

– Ты, значит, все уже знаешь?

– Да, он в башне Сераскириата. Там, в одной из камер наверху, находится твой муж, твой Сади. Но мужайся. Знаешь, что я хочу предложить тебе, Реция?

– Я уже решилась. Я хочу идти в башню Сераскириата. Я хочу разделить горе моего Сади.

– Я думаю, это было бы напрасным трудом. Тебя ни за что не допустят к Сади. Нет, я хочу предложить тебе другое. Мы должны освободить Сади.

– Освободить! Да, Сирра, ты права. Аллах поможет нам. Мы должны освободить Сади.

– Тише! – шепнула Сирра, приложив палец к губам. – Никто не должен слышать нас. Я боюсь, что если твоему Сади не удастся скоро бежать, то в благодарность за все услуги, оказанные им стране, его осудят на вечное заключение, может быть, даже на смерть. Поэтому мы должны приступить к делу, не теряя ни минуты. Здесь нам нечего больше делать, Реция. Прежде всего надо оставить этот дом. Потом мы обдумаем наш план, и я говорю тебе, что он должен нам удастся. Ты снова соединишься с Сади.

– Идем, – шепнула Реция и, набросив на себя темное покрывало, вышла из дворца в сопровождении Сирры.

Часовые, расставленные повсюду, свободно пропустили их.

Для жительства свергнутого султана была назначена часть Чераганского дворца, более всех удаленного от столицы.

Часть жен Абдул-Азиса и султанша Валиде также были отвезены туда второго июня.

Дворец находился на берегу Босфора, и султан был перевезен туда на судне. Выйдя из каика, он начал расхаживать по берегу. На замечание одного из сопровождавших его офицеров, что он лучше сделал бы, если бы пошел в назначенный ему павильон, султан отвечал приказанием оставить его одного. Офицер, приспешник Гуссейна, отошел, как бы исполняя волю султана, позвал другого офицера и, подойдя опять к чрезвычайно раздраженному султану, потребовал снова, чтобы он шел в павильон.

В бешенстве султан выхватил револьвер и стал угрожать им назойливым офицерам. Тогда они решились оставить его в покое и ушли, расставив повсюду часовых.

Это не понравилось султану, и он тотчас же отправился в назначенный ему дом. Тогда офицер, командовавший караулом, приказал отнять у султана саблю и револьвер. Ненормальное состояние умственных способностей Абдул-Азиса оправдывало эту меру предосторожности. Оружие отобрали и отослали в сераль.

С пятницы до вечера субботы у султана постоянно были припадки исступления и ярости, а за ними следовали упадок сил и полнейшее уныние и отчаяние. Но в ночь с субботы на воскресенье солдаты, стоявшие на часах, все время слышали в саду дворца шум и дикие крики. Это Абдул-Азис кричал, требуя оружие и негодуя, что броненосцы спокойно стоят на якорях, вместо того чтобы стрелять в его врагов из всех своих орудии. Эта печальная сцена продолжалась долго, и офицер, командовавший караулом, послал об этом донесение министрам.

Это донесение как нельзя более благоприятствовало планам заговорщиков, давая им возможность подтвердить расстройство умственных способностей низвергнутого султана.

Немедленно же по получении донесения караульного офицера враги султана собрались на совет в развалинах Кадри. То были Мансур-эфенди, Гамид-кади и министры Гуссейн и Рашид. Мидхад и Халиль не хотели более подчиняться бывшему шейх-уль-исламу и способствовать успеху его планов.

– Я созвал вас, чтобы обсудить наши дальнейшие мероприятия, – сказал Мансур, обращаясь к собравшимся. – Вам уже известно донесение караульного офицера. Нам надо обдумать, какие меры следует принять. Я боюсь вмешательства Европы.

– Еще больше опасность, угрожающая со стороны приверженцев бывшего султана, – прибавил Гамид-кади. – Пока султан жив, мы не должны упускать этого из вида. Его приверженцы могут тайно сговориться и устроить государственный переворот.

– Хуже всего то, что, пока жив старый султан, новый должен постоянно беспокоиться за свою безопасность, – заметил Рашид-паша.

– К чему так много разговаривать о том, что вполне в наших руках! – вскричал Гуссейн. – Если, по-нашему, жизнь Абдул-Азиса опасна для нас, то она должна прекратиться.

– Я согласен с тобой, благородный паша, – сказал Мансур. – Она должна прекратиться.

– Но позвольте мне заметить, друзья мои, – вмешался Рашид, – что внезапная смерть Абдул-Азиса может возбудить подозрения не только в народе, но и в иностранных государствах. Ее сочтут насильственной.