Из-за конторки выскочил другой адъютант:

– Гаулейтер уже справлялся о вас. Немедленно доложу.

Мелодичным звоном где-то в глубине кабинета-зала пробили старинные часы. Вдали стоял огромный стол. Негнущимся в коленях, напряженным шагом Хохмайстер прошел вперед. Ширах поднял голову от бумаг, по привычке прищурился, рассматривая своего давнего любимца, и наконец тяжело поднялся из кресла, как это получается у обремененных заботами людей.

– Здравствуйте, Маркус, – проговорил гаулейтер. – Служба в Вене не позволяет мне часто встречаться с вами. Садитесь, рассказывайте.

Хохмайстер опустился на краешек черного кожаного кресла. Ширах расположился напротив. Маркус поразился разнице между Ширахом – рейхсюгендфюрером и Ширахом – гаулейтером, наместником Гитлера в Австрии. Теперь перед ним сидел постаревший, обрюзгший, начинавший набирать жирок человек с потухшим взглядом, а не уверенный в себе молодой красавец, который покорял юные сердца и писал стихи.

– Гаулейтер, я выполнил ваш совет. Мне удалось создать невиданное по простоте и эффективности противотанковое оружие, – дрогнувшим голосом проговорил Маркус и тут же развернул выполненный в красках рисунок. – Отныне никакие танки противника не страшны нашему пехотинцу.

– Поздравляю, – благосклонно произнес Ширах и, склонив голову набок, взглянул на лист ватмана.

Хохмайстер стал торопливо объяснять принцип его действия, показывать расчеты, опасаясь, что Ширах не дослушает до конца. Но гаулейтер дослушал, потом спросил:

– Так в чем же задержка?

Маркус без утайки рассказал о трудностях, возникших на пути нового оружия.

– Скажите откровенно, Маркус, – Ширах помедлил, – вы сами верите, что этот «фаустпатрон» принесет нам победу?

Хохмайстер помялся:

– Я не могу утверждать столь решительно. Для победы требуется ряд благоприятных факторов. Но убежден: «фауст» выполнит свое предназначение точно так же, как пулемет Максима и скорострельная пушка Эрликона.

– Вы слышали об американце Фултоне? – вдруг повеселел Ширах.

– Изобретателе парохода?

– Да. Так вот он принес Наполеону проект корабля с паровым двигателем. Бонапарт как раз готовился напасть на Британские острова. И мудрейший полководец не понял идеи! Прояви он больше воображения, история могла бы повернуться иначе.

– Поэтому я прошу у вас помощи. Кроме вас, мне ждать ее неоткуда.

– А Леш?

– Вы же знаете его! Генерал оказывает некоторые милости, но, как всегда, остается в глухой обороне.

Ширах еле уловимым взглядом скользнул по старинным, похожим на комод, часам.

– Вот что, Маркус… После смерти Тодта министром вооружений фюрер назначил Альберта Шпеера. Я знаю его. Это благородный, умеренный человек и хороший товарищ. У него открытый, отзывчивый характер. Не любит бюрократов и трезво берется за дело. Попробую связаться с ним.

– Я составил для вас памятную записку.

– Ничего не смыслю в технике, но оставьте. А теперь выпьем по бокалу токая! – Ширах приказал адъютанту принести вино и фрукты.

Через минуту на круглом столике в углу рядом с букетом ранних цветов появилась бутылка, бутерброды, яблоки. Ширах поднес бутылку к близоруким глазам. «1871» – было выдавлено на стекле.

– Знаменательный год! – произнес он. – В этом году мы разгромили Францию!

Бокал терпкого, чуть с горчинкой вина затуманил голову гаулейтера. Его потянуло к аналогиям:

– Нас считают самой воинственной нацией. Прекрасно! Германия издавна тянулась к войнам, как цветы к солнцу. Воспитание в духе войны начиналось для нас с колыбели.

Ширах с хрустом раскусил яблоко. На его тонких губах заблестели капельки сока.

– Еще в начале нацистского движения в беседе с фюрером о будущем нации я высказал идею: надо с детских лет ковать из мальчиков сильных духом и телом солдат, создавать молодежные организации по военному образцу. Познание истории через дула пушек дисциплинировало бы молодых людей, отучало от мечтаний, подобных страданиям молодого Вертера. И фюрер, помню, на коробке конфет нарисовал мальчика в черных трусиках и коричневой рубашке, перетянутого портупеей с кинжалом. На его лезвии фюрер сделал надпись: «Кровь и честь». Так родился «Гитлерюгенд».

Шираха понесло. Теперь он, как тетерев на току, ничего не видел и не слышал. Набившие оскомину истины так и сыпались из него. Гаулейтеру казалось, что они производили впечатление. Но после всего, что Хохмайстер видел на фронте, после гибнущих под танками солдат «Гитлерюгенда», эти тирады его раздражали. Маркус уже начинал чувствовать балаганность и мишуру происходящего в Германии. Что-то надломилось в нем, отделило от остальных. «Тебя бы в подмосковные снега», – подумал он о Ширахе впервые с неприязнью.

Неизвестно, сколько бы еще разглагольствовал гаулейтер, если бы не Гизе. Адъютант что-то шепнул, и Ширах смолк, словно внутри щелкнул выключатель. Подобравшись, он быстро отошел к письменному столу и занял кресло, на котором когда-то восседал князь Клеменс Меттерних.

– Извините, Маркус. Я должен принять промышленников. Можете ехать к себе. Решение вы получите через несколько дней. Хайль!

Хохмайстер вышел. «Это последняя встреча», – подумал он.

Предчувствие не обмануло. Четыре года спустя он увидел рейхсюгендфюрера Шираха в кинохронике с Нюрнбергского процесса.

Телеграмма от Леша не застала врасплох. Генерал требовал выехать с образцами, оставшимися в наличии. Хохмайстер решил не брать с собой Айнбиндера, пусть он с Бером продолжает работу над сплавом. Пять опытных «фаустов» из стали ОС-33 были упакованы в ящик, обшиты брезентом. Он не сдавал их в багаж.

Леш встретил с распростертыми объятиями:

– Счастливчик! Новый рейхсминистр заинтересовался вашим изобретением и хочет посмотреть его на полигоне.

Тут же генерал позвонил в министерство вооружений и узнал, что Шпеер готов прибыть в Карлсхорст завтра. Когда нужно было блеснуть, Леш проявлял завидную расторопность. В трофейном управлении он раздобыл советский тяжелый танк. Его перегнали на полигон училища.

На следующий день к вечеру в густой тени зазеленевших кленов остановилось несколько легковых машин. В сопровождении военных, среди которых находился Карл Беккер, приехал рейхсминистр Шпеер – высокий, поджарый, с длинными, зачесанными назад темными волосами и густыми бровями кисточкой. Леш представил Хохмайстера:

– Воспитанник и гордость нашего училища…

Шпеер по-приятельски пожал руку Маркусу, спросил отрывисто:

– Вы были первым боксером на Играх. Что же заставило оставить спорт?

– Война.

В серых глазах министра мелькнуло любопытство. Он задержал взгляд на широкой, ладной фигуре Хохмайстера, задумчиво кивнул: