В октябре прилетел повидать своего героя Ник Кент и был в полном шоке, поняв, что у Игги теперь «как будто на лбу татуировка: “неудачник”. Я им всем повторял: “Этот парень не неудачник. Это король мира. Вы еще этого не поняли, но он создал такую музыку, которая изменит лицо мира!”» Когда они сели поговорить, Джим был вполне вменяем, но поведал Кенту, что напуган всеми несчастьями, свалившимися на группу, и уверен: на ней лежит проклятие. Кент был в ужасе от того, в каком Джим состоянии, от того, что он спит где попало, отрубается где-нибудь на парковке, в женском платье, наглотавшись кваалюда в неведомых количествах. Бывало, Джим и сам плакал над тем, во что он превратился. Но слезы эти могли быть вызваны как экзистенциальным отчаянием, так и невозможностью найти наркоту. Страшно расстроенный обстоятельствами, в которых нашел своего героя, Кент решил помочь ему и забрал магнитофонную запись катастрофического концерта в “Michigan Palace”, в надежде, что в Европе на ней можно будет что-то заработать.

Каков бы ни был предмет разногласий Джима с Уильямсоном, но к тому моменту они, кажется, опять помирились. Вообще понять мотивы его отношений с людьми в тот период было невозможно, говорит Тони Сэйлс, который тогда дружил с Джеймсом и Эвитой. «Я уверен, что Джим тогда доверял Джеймсу. И при этом посылал его на хуй. И со мной то же самое: то нормально, то посылает. Зачастую в нем говорила наркота. Эта дрянь все меняет: ценности, интеллект, способность общаться с людьми; трудно определить, как все обстоит [на самом деле]». Джим заселился к Джеймсу в «Коронет», номер 306, и это привнесло в его жизнь какую-то стабильность, хотя многие из тамошних обитателей, проститутки и мечтавшие о Голливуде неудачники, промышлявшие торговлей героином и кваалюдом, с ним не разговаривали, так как он не возвращал долги. В начале 1974 года он опустился до того, что подумывал о работе в сборных командах на голливудских частных вечеринках. Договорился даже о прослушивании в качестве вокалиста Kiss, но продинамил встречу. Однако был смертельно оскорблен, когда Ник Кент спросил, не думал ли он поставить свой внушительный прибор на службу знаменитой голливудской порноиндустрии. К осени он уже склонялся к тому, чтобы возродить дух Stooges и вновь объединиться с Джеймсом – тем самым расстаться с Манзареком, потому что вместе Манзареку с Уильямсоном было никак, ни музыкально, ни по-человечески. Правда, на один концерт «супергруппы» Манзарека/Игги, которую пытался продвигать Дэнни Шугермен, Уильямсон по настоянию Игги все же был кооптирован, несмотря на опасения Манзарека. По случаю этого концерта Игги даже вставил себе новехонький зуб, очевидно, на средства Шугермена или Манзарека.

Устроенное Шугерменом престижное действо взбудоражило рок-н-ролльное сообщество Голливуда. “The Hollywood Street Revival and Trash Dance” 9 октября на сцене “Hollywood Palladium” было заявлено как «Смерть глиттер-рока»: ведущий Ким Фаули и прочие решили, что это должен быть современный ответ символической церемонии «Смерти хиппи» на Хейт-Эшбери в октябре 1967 года. В центре события находились New York Dolls – собирались выступить и «Кокетки», но их отменил, сочтя непристойными, комик Лоуренс Уэлк, – и Игги был полон решимости показать этим выскочкам, что такое настоящий рок. Увы, торопливая репетиция на Уандерленд-Авеню за день до концерта позволила лишь худо-бедно накидать несколько кавер-версий. Сыграли умело и напористо, но многие фанаты были разочарованы. Когда Манзарек, Уильямсон, Скотт Морган (бывший вокалист The Rationals, он тоже оказался в Лос-Анджелесе, и его пригласили на гармошку), Найджел Харрисон и барабанщик Гэри Мэллабер жгли рок-хиты – “Route 66”, “Subterranean Homesick Blues”, “Everybody Needs Somebody To Love”, – были высокие моменты (Игги пинком под зад отправил выскочившую на сцену девицу обратно в публику), и Манзарек был в восторге: они «дали оторваться»[18]. Но это выступление знаменовало скорее конец, чем начало. Манзарек заявил, что не может работать с Уильямсоном: «Он не оставлял звукового пространства, уровень громкости вывернут на 11, как у Spinal Tap», – а Джим сказал, что без Уильямсона он потеряет свою аудиторию. На что Манзарек, естественно, спросил: «Какую аудиторию?»

Перед концертом Игги был очень возбужден и энергичен. За несколько часов до выхода на сцену он обнаружил, что Скотт Морган не может добраться до своих гармошек, они заперты в его комнате в «Коронете». Пока все обсуждали, как взломать дверь, Игги забрался в соседний номер на третьем этаже, перебрался через вентиляционную шахту и вызволил инструменты. После концерта он в компании Энни Эппл, Фреда Смита и Джонни Сандерса отправился на прогулку по голливудским холмам, а на рассвете они вдвоем с Сандерсом соскочили, поймали такси и помчались к Сандерсу в отель “Hollywood Inn”, очевидно, торчать.

Для Дэнни Шугермена, который устроил сотрудничество Джима с Рэем Манзареком, прекращение этого сотрудничества было очередным примером того, как Игги умеет вырвать поражение из челюстей победы. Но на этом его идеи иссякли, тем более что попутно приходилось бороться с тем, как распадается его собственная жизнь под возрастающим натиском кваалюда и героина. Вскоре после концерта в “Palladium” на Уандерленд-авеню зазвонил телефон.

– Здравствуйте. Это доктор Цукер.

– Мне кажется, я не знаком с доктором Цукером.

– Знаю. Прошу прощения. Я работаю в Нейропсихиатрической клинике Лос-Анджелесского университета, я сегодня дежурю. Ко мне поступили два Иисуса Христа, один Наполеон Бонапарт и один альбинос, который считает себя Санта-Клаусом, а вот сейчас полиция привезла человека, который заявляет, что он Игги Поп, а вы его менеджер.

Далее в разговоре выяснилось, что Джим опять попал в полицию – по вызову кассира бургерной, где объевшийся кваалюда артист буянил и приставал к посетителям. В полиции его уже хорошо знали и забирали за переодевание в женское платье. На сей раз ему был предложен выбор: тюремная камера или психиатрическая палата. Игги был достаточно нормален, чтобы выбрать последнее, и когда Шугермен приехал в Нейропсихиатрический институт (NPI) на Вествуд-плаза завезти одежду и другие необходимые вещи, он почувствовал облегчение. Наконец-то можно было сгрузить ответственность за друга на кого-то, кто знал, что делает. Что касается Джима, который так долго бунтовал против властей и установленного порядка, сдаться и наконец повернуться лицом к проблемам собственной психики было освобождением. Не исключено, что он мог отказаться от помещения в психбольницу. Однако он ухватился за эту возможность.

Джиму Остербергу повезло: он оказался в одной из ведущих психиатрических клиник мира. Несколько следующих недель он провел в условиях строгого, но бодрящего режима. Простая комната четыре на восемь футов, деревянная койка, одна подушка, одна простыня и одно одеяло. Обстановка спартанская, больничная, удобства общие, в коридоре. По утрам Джим, как правило, рано вставал и отправлялся в общую комнату, где ему разрешалось слушать пластинки; его гимном в те дни был альбом Джеймса Брауна Sex Machine, и он крутил его постоянно. На завтрак овсяные хлопья, а потом – групповая терапия, психоанализ, прогулки в саду, баскетбол.