Господи, я спала… Я уснула.

За окном вязкая темнота. На часах ровно семь. Значит, утро.

Руки на животе. Боюсь пошевелиться, но уже понимаю: матка расслаблена и вверху. Не может быть. Не может быть. Как и тогда, два месяца назад, мне удалось загнать себя в сон, и это сработало? Видимо, да. Невероятно, но я выключилась на четыре часа или больше. Уснула и спала без снов, будто меня не было вовсе. Не понимаю, отдохнула или нет, но то, что схватки прекратились, это точно.

Появляется Лена, не веря глазам, смотрит на мой мягкий животик и вся сияет:

– Ну, я же говорила!.. Говорила! Подходила к вам раза три, смотрю и не верю: вы спите. А кругом стоны, крики, топот… Я бы так не смогла. Всё прошло?

Еще не совсем вынырнув из сна, я боюсь радоваться громко и бурно выражать эмоции: вдруг всё вернется назад? Да эмоций-то, в общем, и нет – одна усталость. Мне снова дали передышку и велят бороться? Господи, неужели моя малышка в безопасности? Представить страшно – семь минут интервала. Но всё кончилось, кончилось. Продлить безопасность. Продлить передышку. Отползти и спрятаться, будто меня нет.

Лена даже нагибается, внимательно меня рассматривая:

– Вас обследовали?

– Конечно.

– А причину угрозы нашли?

– Нет, не нашли, говорят, всё нормально. Вот направили из «четверки» сюда. Не нужно было ехать, я их просила, объясняла – бесполезно.

– Но там вообще очень строго: курс откапали – и до свидания, если что – вызывайте «скорую». Да что сейчас об этом говорить! Всё кончилось и больше не вернется… Значит, схватки проходят во сне?

– Получается, да.

– Болей не было?

– С болью я бы не уснула.

– А отчего у вас бывают схватки?

– Когда на бок поворачиваюсь и если я сажусь. В общем, при любом напряжении. И при любом движении. Несколько шагов – это всё, что могу. Но иногда будто ни с того ни с сего, раз – и поехало. Пробовала читать – не могу. Ни читать, ни смотреть телевизор. Даже долго разговаривать. Всем сильным чувствам ставлю ограничитель. Живу, как амеба в аквариуме. Так что в больнице мне, получается, лучше: во всяком случае, раздражителей меньше и не так страшно.

Какое-то время девушка недоуменно молчит и смотрит на меня во все глаза:

– Да, да… Мне понятно. Примерно. И все-таки я одного не могу уяснить: как вообще можно заснуть в таком состоянии?

– Ой, не знаю, правда, не знаю. Когда я была маленькая, долго засыпала – часа по два, и родители меня учили считать баранов, слонов и прочую ерунду. Но однажды я поняла, что дело совсем не в баранах, а в том, чтобы в голове была пустота, чтобы ни одной, даже самой крохотной мысли. Не-думание. Выщелкать все мысли: они ползут, а ты их щелк! щелк! щелк! Вроде бы просто, но попробуй успей – ползут и ползут, как лазутчики. Из любопытства начала тренироваться и, в конце концов, научилась засыпать минуты за три. Я сплю в поездах, в самолетах, в машинах, под топот соседей, в тучах комаров, среди бела дня, после кофе и даже если уже выспалась. Стоит только лечь и перестать думать, тут же засыпаю. Не сплю в единственном случае – если влюбляюсь. То есть не тогда, когда уже кого-то люблю, а в процессе влюбления. Тут хоть пустота, хоть стерильность от мыслей, но состав крови настолько меняется, что душа не может оставить тело и бдит всю ночь…

Лена слушает, приоткрыв рот, потом теряет всякую озабоченность, заразительно хохочет, кивает, пытаясь объяснить, что и с ней бывает то же самое. Отсмеявшись, она уходит в ординаторскую и вскоре возвращается с брюнетом, который задает мне практически те же вопросы, но уже человеческом тоном. Он тоже слушает и тоже кивает, разглядывая меня с неподдельным исследовательским интересом, и после продолжительной паузы мягко и с выражением говорит:

– Вы знаете, э-э-э, Мария Федоровна, у меня такое ощущение, что эти импульсы к сокращениям посылает ваш мозг, правильнее будет сказать, сознание. Да-да, сознание. Потому что во сне, когда всеми процессами командует подсознание, они прекращаются. Интуитивно или опытным путем вы это поняли, и вам, в том числе усилием воли, удается останавливать запущенный механизм. Другое дело, как его не запускать совсем…

– И как же?

– Я не знаю, как спорить с собственным мозгом, и повторяю: это лишь версия, ощущение. Но случай, конечно, занятный и требует изучения. Делайте, что продолжали делать раньше: лежите, расслабляйтесь и не бойтесь. Однако понемногу ходите, вам ведь еще рожать. Пытайтесь шевелиться, тренировать себя. В десять освобождается место на первом этаже, вас отправят туда.

– Но неужели я совсем одна… такая?

– Да нет, как видите, в дородовое у нас очередь. Другое дело, что такие тотально лежачие встречаются нечасто. Но встречаются. У меня была пациентка – двоих выносила лежа с перерывом в пять лет. Бывает, бывает такое – что делать! Но не нужно всё время об этом думать. Вы только представьте, каждый час, который ребенок проводит внутри мамы, может оказаться решающим, вот и радуйтесь каждому часу, прекратите бояться. Ведь то, что сейчас испытываете вы, переживает и ваш ребенок. Флюиды страха ядовиты и опасны, может быть, это сейчас вообще самое худшее. А продержались вы уже довольно много.

– Но как вы считаете, сколько у меня шансов? Существует же какая-то, хотя бы приблизительная статистика?

Врач театрально приглаживает волосы и плавно разводит руками:

– Видите ли, Мария Федоровна, вы требуете невозможного – гарантий и ясности. Но ни гарантий, ни ясности в мире нет, ни для беременных, ни для всех остальных. Ну нет такой субстанции! Включите телевизор: теракты, катастрофы, криминал. Вчера вот разбился самолет в Мадриде – сто пятьдесят человек, в Штатах ураган – погибли десятки, наводнение в Индии унесло целую тысячу… Это только в последние дни. Да что там катастрофы и теракты! Каждый день гибнут на дорогах, летом на воде… И что теперь, бояться и не жить? Жизнь, она вообще без гарантий. Больше мне вам сказать нечего.

Он рассуждает полушутя-полусерьезно. Я слушаю сначала из вежливости, но затем – с невольным интересом. Слушаю и неожиданно чувствую, что и внутри, и вокруг что-то неуловимо, но явно меняется: давление страха на каждую клетку моего организма начинает уменьшаться, будто бы мне и в самом деле что-то пообещали. Оцепенение постепенно спадает, появляется смутное желание встать. Жизнь без гарантий – всё верно. Так чего надрываться и мучиться? Да, я всё время требую невозможного. Того, чего не бывает в природе. Как глупо. И на мои вопросы ответов нет. Они бессмысленны и бесполезны, бесполезны…

Врач уходит, и я долго смотрю ему вслед. Вижу, как он исчезает в ординаторской, плотно прикрывая за собой дверь, и решаю, что непременно встану. Долго собираюсь с духом, оглядываюсь по сторонам, зачем-то считаю до десяти и снова оглядываюсь. Вижу длинный – метров тридцать – коридор. Медленно, с передышками ползу до туалета и обратно – ни одного сокращения. Я совершенно, совсем-совсем не ощущаю, что беременна, – хоть танцуй, хоть садись на шпагат. Матка расслаблена и вверху. Это ее нормальное, а лучше сказать, идеальное состояние, которое я отлично помню по первой беременности. Сейчас его практически не бывает, и я привыкаю к другому. Когда приходится слышать фразы из медицинских брошюр о том, что вынашивание ребенка не должно мешать обычному образу жизни будущей мамы, мне, конечно, смешно и неловко. Природа, как известно, неизменно бежит от идеала, но в моем случае она устремилась так далеко, что я оказалась к этому просто не готова. Беременность мне представлялась чем-то вроде украшения, которое когда еще удастся «поносить», и я намеревалась ходить гордая и шарикообразная, пока не увезут в роддом. Вот и хожу… Должно быть, жизнь и в самом деле не терпит штампов и разрушает их как может. Это написано во всей парапсихологической макулатуре, но всякий раз, когда дело касается лично тебя, изумлению нет предела и числа всяким «почему». Почему, почему… Да ни почему. Ответов нет, лежи, пока лежится.