Генералы антифранцузской коалиции сразу почувствовали разницу между «войнами в кружевах», характерными для XVIII века: революционные армии не соблюдали никаких «правил ведения войны», беспощадно добивали раненых и пленных солдат противника, жестоко грабили мирное население. Командующий одной из армий республики генерал Журдан свидетельствует: «Солдаты очень дурно обращаются с населением страны: мне стыдно стоять во главе армии, которая ведёт себя столь недостойным образом. Когда офицеры пытаются воспротивиться солдатам, им угрожают, в них даже стреляют».

Вопреки распространённому мнению, в тактике революционных армий не было ничего новаторского или передового, не было и пресловутого «революционного энтузиазма». Современный историк отмечает:

«Моральные качества были не на должной высоте. Вот что пишут комиссары в Бельгии 8 марта 1793 г. об одной из лучших армий республики: „Это трусы, недостойные имени француза, только и ищущие во время боя покинуть поле битвы и, чтобы скрыть своё бегство, кричащие в этом случае об измене, обвиняя в ней всех без различия генералов, ведущих их в бой“. Действительно, стойкость революционных войск была невелика: если во время Семилетней войны (1756–1762) часть могла сохранить порядок и выполнять боевую задачу и при 50% потерь личного состава, то революционные части бегут максимум при 10%, обычно не выдерживая и 2–6% потерь. Французы давали все сражения с колоссальным численным перевесом. При этом, если при Жемаппе 6 ноября 1792 г. Дюмурье одержал победу, имея 42000 человек против 14000, то уже 16 марта 1793 г. он был разбит австрийцами при Неервиндене, несмотря на своё численное превосходство. При Гондшоттене 8 сентября 1793 г. французы имели 50000 против 15000, при Ваттиньи 15–16 октября 1793 г. — 45000 против 18000 австрийцев, которые 8 раз отбивали у сильнейшего противника центральную деревню. В знаменитой битве при Флерюсе 26 июня 1794 г. австрийцы, располагая всего 46000 против 80000 человек Журдана, сумели сбить французов со всех занимаемых позиций, и лишь прибытие свежих резервов спасло Журдана от разгрома. Принц Кобургский приказал отступить, а французская армия была настолько ослаблена боем, что Журдан не решился преследовать отходящего противника».

К 1794 году и Екатерина начала понимать необходимость военного вмешательства России в борьбу с революцией, но время было уже упущено. А в конце 1780-х годов революционная тема стала поводом для очередного охлаждения отношений между императрицей и цесаревичем.

Именно тогда проект отстранения наследника от престола приобретает реальные черты. Обычно историки рассматривают действия императрицы так, будто бы она действительно была самодержавным правителем империи и вопрос о престолонаследии был её личным делом. В действительности же Екатерина, будучи по сути узурпатором, все годы своего правления была вынуждена не просто считаться с мнением вельмож и аристократии, но часто попадала в зависимость от этого мнения. Вспомним ещё раз слова Державина: «Она царствовала политически, наблюдая свои выгоды или поблажая своим вельможам, дабы по маловажным проступкам не раздражать их и против себя не поставить… Как она говаривала пословицу „Живи и жить давай другим“ и так поступала…»

Поэтому такой вопрос, как выбор наследника престола, не мог быть решён Екатериной самостоятельно, а должен был стать объектом борьбы в придворных и политических кругах. Подобно своему отцу, Павел Петрович был законным государем, и его приход к власти означал изменение сложившихся отношений между монархом и элитой. Другое дело — Александр. Он был молод, неопытен, и навязывать ему свою волю было бы значительно проще. К тому же в случае его воцарения появлялась «проблема Павла», отстранённый от престола великий князь стал бы постоянной угрозой для Александра Павловича.

Достичь соглашения с Павлом Петровичем представители элиты пытались и раньше, организуя заговоры в его пользу, но наследник упорно отказывался от компромиссов — он желал получить власть именно как законный государь. И у этой позиции тоже были влиятельные сторонники при дворе. Русская аристократия того времени не утратила до конца патриотических убеждений и понимания, в чём заключается благо страны. Поэтому Екатерине и в этой ситуации приходилось действовать с оглядкой. Её действия половинчаты и нерешительны. Объявить своё предварительное решение совету и тут же взять его назад, услышав возражения сторонников Павла. Написать завещание, в котором наследником объявлялся Александр, и хранить его неопубликованным, то есть лишённым юридической силы. При этом закрывать глаза на постепенное увеличение гатчинских войск, превратившихся из потешных отрядов в реальную боевую силу, сопоставимую с гвардией.

Эта ситуация стала первым политическим конфликтом, с которым столкнулся в своей жизни Александр Павлович. Соблазн активно включиться в борьбу за власть был очень велик — ведь на кону была судьба престола. Но молодой великий князь предпочёл сохранить верность отцу и не проявил желания активно бороться за корону. Почему?

Во-первых, потому, что весьма негативно оценивал итоги правления екатерининского режима. 10 мая 1796 года в письме своему другу Виктору Павловичу Кочубею Александр пишет:

«В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению собственных пределов».

Известно негативное отношение Павла Петровича к екатерининским фаворитам, а вот что пишет о них Александр:

«Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся».

Именно в контексте приведённых цитат надо рассматривать высказанное в письме желание великого князя вообще отказаться от своего титула и уйти в частную жизнь. Обычно их воспринимают как выражение жизненных убеждения наследника, но, скорее всего, речь идёт именно о конкретной ситуации — сменить на троне бабушку в обход отца и править под руководством людей, «не годящихся даже в лакеи».

16 сентября 1796 года императрица имела с внуком решительный разговор, в котором пыталась склонить его к перевороту против отца, детали беседы нам неизвестны, но известно письмо Александра Екатерине от 24 сентября. В нём он в предельно уклончивой форме даёт ответ, который, если отбросить многословие, сводится к одной фразе — как подданный готов выполнить любую волю вашего величества. В тот же день великий князь сообщает обо всём отцу и, по обоснованному предположению Н.К. Шильдера, приносит ему присягу на верность.

После смерти Екатерины вопрос о наследнике даже не поднимался — двор, гвардия и столица без колебаний присягнули Павлу Петровичу. Среди первоочерёдных мер нового государя стало решение вопроса о престолонаследии. В 1797 году петровский «Устав о наследии престола» был отменён. Новый закон устранял фактор личной воли государя в вопросе выбора наследника. Впервые в истории русской монархии принцип родового старшинства и передачи престола от отца к сыну был закреплён законодательно. Со свойственной ему тщательностью Павел Петрович расписал порядок передачи власти среди родственников государя, причём сделал это настолько продуманно, что даже сейчас, спустя почти сто лет с момента крушения Российской империи, можно определить круг лиц, обладающих законными правами на российский престол.