Отсюда — и неудача первой попытки войти в Европу при Иване Грозном. Правда, к концу войны русские многому научились, о чем свидетельствует блестящая дипломатическая комбинация по привлечению к переговорам с Речью Посполитой А. Поссевино. Россия сыграла на сохранившейся от периода «открытия Московии» иллюзии, что «эту страну» можно наставить на путь истинный, католицизировать и принять в «христианский мир», где она будет истово служить интересам папского престола и истинной веры. Чем негативнее обрисовывался облик Московии, тем более грандиозной и необходимой представлялась задача ее обращения. Поссевино всерьез видел себя новым апостолом, которой совершает подвиг, по масштабам сравнимый с деяниями великих христианских миссионеров. Пафос, с которым посланник папы говорит о перспективах свершения данных великих планов, впечатляет: «…этот наш подвиг отмечен был бы благочестием христианина и поистине в своем сладком благоухании явился бы приятнейшей для Господа жертвой всесожжения».

То, что русские дипломаты сумели сыграть на этих настроениях и воспользовались возможностями легата для заключения перемирия на приемлемых условиях, говорит об их высоких профессиональных качествах. Последующая миссия Поссевино, как известно, провалилась — когда он пытался в разговоре с Иваном Грозным завести разговор об унии, царь обозвал папу «волком». Стало ясно, что легата просто использовали, чтобы добиться нужного результата на переговорах в Киверовой Горке. Остаток жизни Поссевино посвятил написанию обличительных трактатов об ужасной Московии и составлению планов ее покорения силой оружия.

Но это был единственный и, скажем прямо, ситуативный успех. В общем дорогу на Запад Грозный не проложил (впрочем, надо думать, что данные стремления он не осознавал и для себя не формулировал, или формулировал, но как-то иначе). Недаром в историческом дискурсе так укоренилась связь фигур Ивана IV и Петра I: первый воевал за Прибалтику неудачно, второй — удачно.

Восточная Европа представляет собой равнину, не разделенную серьезными естественными рубежами. На ней на протяжении веков проживало население с разной этнокультурной идентичностью. Здесь в XVI–ХХ веках не было построено ни одного национального государства. Ими не были ни Крымское ханство, ни Россия, ни Речь Посполитая, ни СССР. А существование Украины (1918–1920), Литвы, Латвии и Эстонии (1918–1940) в начале ХХ века было весьма кратким.

Моделей объединения разных этнокультурных общностей Восточной Европы в рамках единой политии было две. Первая — объединение на более-менее равных началах, воплощенное в системе Речи Посполитой «обоих народов». Этот уникальный исторический опыт неимперского объединения носителей разных религиозных, этнических, культурных идентичностей можно было бы считать удачным, если бы он не провалился в ХVII веке. Причиной провала было исключение русинов из числа политически полноценных «обоих народов» — поляков и литовцев. Русины, по выражению украинского историка Натальи Яковенко, оказались «пятым колесом» в телеге Речи Посполитой. Остальное известно — рост религиозной напряженности после Брестской унии 1596 года, «Хмельнитчина» 1648 года, шведский «Потоп», вторжение России и распад страны.

Второй моделью считается объединение носителей разной этнокультурной идентичности в государство имперского типа. Согласно Доминику Ливену, империю можно понимать как иерархию идентичностей в рамках единого социально-политического организма. Ученый писал: «Как мне представляется, империя обладает четырьмя главными характеристиками. Во-первых, она должна быть обширной — поскольку управление значительными пространствами, распространение власти на большие расстояния всегда было одной из самых сложных проблем, которые приходилось решать империи. Во-вторых, империя включает в себя многие народы — поскольку проблема управления разными этносами часто вставала перед империей. Эта проблема причиняет больше всего неприятностей империям в современную нам эпоху национализма и народного суверенитета. В-третьих, как мне кажется, империя не строится с прямого согласия ее подданных. Повторим: этот аспект приобрел значение лишь в современную эпоху, поскольку очень немногие государственные образования древности, Средневековья и раннего Нового времени строились на основе такого согласия. Наконец, самое важное — империя должна обладать большим могуществом, играть ключевую роль в региональной или глобальной политике своего времени. К этому последнему пункту я бы добавил также то, что самые значимые империи — те империи, которые воплощают собой и распространяют некоторую потенциально универсальную высокую культуру, религию или идеологию».

В ХХ веке Ливонскую войну иногда рассматривают как элемент строительства Славянской империи, которую Россия попыталась создать в Европе. Одним из первых эту точку зрения обосновал Казимир Нидзильский. По его мнению, сбросившая «монгольское ярмо» Россия начала Ливонскую войну, претендуя на роль исторической наследницы Орды. По словам Генри Тройята, за грозненским стремлением к «славянской гегемонии» стояли «секретные империалистические мечты». В ливонской политике усматривают попытку России составить конкуренцию Турецкой империи, чтобы изгнать ее из Европы и занять тем самым ее место. По замечанию Дануты Войцек-Горальской, аннексия Ливонии была первым шагом к осуществлению данной программы Ивана Грозного.

Ряд историков убеждены, что Россия сделала свой цивилизационный выбор, отказавшись добивать восточные ханства и вместо этого направив свою агрессию на Европу. Этот поворот во внешней политике России Александр Янов считал проявлением «латентной тенденции» московского политического режима. Георгий Вернадский рассматривал внешнеполитический курс России в ХVI веке в контексте формирования Российской евразийской империи. В ливонской политике Грозного историк видел прихоть царя, принявшего «катастрофическое» решение начать войну в Ливонии вопреки мудрым советам наступать на Восток, чтобы стать евразийской державой.

Вопрос о том, какой характер носили завоевания Ивана Грозного на западном направлении и можно ли их квалифицировать как имперские, следует рассматривать, избегая эмоциональных оценок. При первом взгляде ничего принципиально нового в русской политике на захваченных землях мы не видим. Немецкий ученый Норберт Ангерманн, хорошо изучивший этот вопрос, писал, что политика Ивана Грозного в Ливонии была направлена на включение ее в состав России как обычной части русского государства, без какого-либо особого статуса. Он указывает, что главными административными центрами новых владений Ивана IV были Юрьев Ливонский, Нарва, Пернов и Кокенгаузен. Следующими по значению выступали Вольмар и Феллин. Ангерманн обратил внимание на складывание в Ливонии нового административного деления — по уездам, хотя их границы трудно установить.

Более точно можно определить состав так называемых пригородов — мелких крепостей, которые «тянулись» к большим городам. Так, Юрьевскими пригородами в 1570‐е годы считались Феллин, Вольмар, Трикат, Эрль, Адзель, Мариенбург и, возможно, Оберпален. Кокенгаузену подчинялись Борзун, Сес­свеген и Крейцбург. Мариенгуазен, Лудзен, Розиттен и Динабург, видимо, относились к Псковским пригородам. Кроме того, существовали пригороды Пернова (Хапсаль, Лоде, Лил и Каркус) и Нарвы.