Гибель Ливонии сыграла большую роль в оформлении европейского статуса других стран. Благодаря захватам в Прибалтике значительно возвышается Швеция. Можно сказать, что она «входит» в континентальную Европу именно благодаря данному конфликту. Для Швеции Первая Северная война 1563–1570 годов стала своего рода «пробой пера», первой серьезной войной после обретения независимости в 1523 году (приграничный конфликт с Россией 1555–1557 годов имел куда меньшие масштабы), первым опытом крупномасштабных боевых действий за пределами Скандинавии. Швеция в этой войне, как и в своем наступлении в Ливонии в 1580‐х годах, очень многому научилась. Итогом стало развитие наемной армии, которая сыграла столь большую роль в последующих шведских завоеваниях и в формировании Шведской империи. Шведское правление в Прибалтике в ХVII веке сегодня связывается прибалтийскими историками с «золотым веком» в истории региона.

Дания по итогам балтийских войн ХVI века оказалась среди проигравших, хотя и избежала крупных поражений или территориальных потерь. Она не сумела в полной мере реализовать «Проект Магнус», закрепиться в Прибалтике и создать здесь плацдарм против Швеции. Формально датчане сохраняли права на остров Эзель и Северную Эстонию до 1645 года, когда окончательно передали их шведам, но, конечно, ни о какой процветающей датской Прибалтике речи не было. Стоит заметить, что этот результат соответствует затраченным усилиям — ливонское направление для Дании явно не было приоритетным. От Магнуса — «лишнего человека» в Датском королевстве — просто отделались, отправив его в далекую Ливонию. Отсюда и метания молодого герцога, и заключение очень странных союзов, вроде того, что позволил ему стать «ливонским королем», вассалом Ивана Грозного.

Священная Римская империя потеряла свою самую дальнюю восточную провинцию, что в очередной раз продемонстрировало ее политическую слабость. Тем не менее балтийские войны показали, что авторитет императора в «христианском мире» все еще очень велик. Именно постоянная оглядка на мнение Венского двора не позволила Дании вести более активную политику в Ливонском вопросе. Трудно переоценить роль империи, Ватикана и миссии А. Поссевино в остановке «Московской войны». Именно германские земли были «полем битвы» в пропагандистской кампании против России во второй половине ХVI века, которая сопровождала войну. Большинство изданий — газет и так называемых «летучих листков» — были немецко- или латиноязычными. Таким образом, из балтийских войн империя вышла, еще раз подтвердив свою репутацию игрока, слабого в военном плане, но искусного в области дипломатии и авторитетного в духовно-идео­логической сфере.

Великое княжество Литовское влилось в состав Речи Посполитой и стало гораздо теснее связано с «христианским миром». Единая Речь Посполитая активно развивалась как европейское государство. Конец ХVI — начало ХVII века — тот исторический момент, когда, казалось, Польша превращается в славянскую сверхдержаву в Центрально-Восточной Европе. Если Чехия забыла славные времена гуситов и после подавления восстания 1547 года все больше склонялась под властью Габсбургов, то Польша успешно противостояла Священной Римской империи, разбила и подчинила себе Немецкий орден и захватила Прибалтику. Она интегрировала в себя Великое княжество Литовское, в войне за Ливонию разбила Россию и едва не покорила ее в годы Смуты начала ХVII века. Польский король Владислав в 1610 году сел на русский трон, а пленного русского царя Василия Шуйского демонстрировали польскому сейму. Это был миг высочайшего триумфа Польши!

В Центрально-Восточной Европе развивалась огромная славянская сверхдержава от Одера до Урала и от Балтики до Черного моря, по масштабам и мощи способная противостоять гегемонии Габсбургов в Европе. Важно подчеркнуть, что этот объединительный неимперский проект был альтернативой начавшей формироваться в эти же годы российской имперской модели объединения народов Восточной Европы. То есть история региона могла пойти по иному пути, но этого не произошло: Польша в XVII–XVIII веках не удержала свое лидерство, не состоялась как объединительный центр для Восточной Европы. Россия же, постояв на пороге гибели в начале XVII столетия, пережив «бунташный век», постепенно набрала обороты исторического развития, и после эпохи первых Романовых и реформ Петра Великого ее уже никто не мог остановить.

Московская война (1578–1582) вообще была первой войной в истории объединенного государства «обоих народов» Речи Посполитой (не считая подавления Гданьского восстания в 1577 году, которое все-таки было в основном внутрипольским конфликтом). До этого Польша мало помогала своему восточному собрату по унии, Великому княжеству Литовскому, так как считала, что польская армия должна действовать в границах Короны, а за ее пределами должны воевать добровольцы и наемники. Теперь же польский контингент стал главной частью объединенной армии, что резко повысило ее боеспособность.

Победы Батория сделали Речь Посполитую незаурядным политическим игроком, стремившимся к доминированию в регионе. Если в ХV–ХVI веках ее интересы были сосредоточены в большей степени в Центральной и Юго-Восточной Европе, где она конкурировала со Священной Римской империей, то во второй половине ХVI века вектор внешнеполитической экспансии Польши, а затем и Речи Посполитой смещается в сторону Северной и Восточной Европы.

Благодаря полководческим талантам Стефана Батория Речь Посполитая добилась реванша за поражения в порубежных войнах конца ХV — первой трети ХVI века. За чередой потерь — Вязьма, Северщина, Чернигов, Смоленск, Полоцк — наконец-то пришли победы. И пусть это не был захват крупных русских городов, но возвращение Полоцка, большого городского центра Великого княжества Литовского, кавалерийские рейды до Волги и занятие небольших русских крепостей, вроде Великих Лук и Старой Русы, тоже впечатляли и кружили голову. Польша почувствовала себя не просто спасительницей литовцев (и, кстати, так ощущает себя до сих пор), но и щитом Европы от «варваров-московитов», о чем широко вещала польская пропаганда второй половины ХVI века. Эти идеи сыграли свою роль в складывании польского национального мифа.

Пьянящее чувство победы над русскими, подзабытое в Польше и Литве к середине ХVI века и реанимированное «Московской войной», дало толчок умонастроениям, приведшим в начале ХVII века прежде всего к поддержке польскими и литовскими шляхтичами и магнатами самозванцев-лжедмитриев, раздуванию гражданской войны в соседней России, а затем — и к прямой военной интервенции и попытке подчинения страны.

В этом смысле победа над Россией сыграла с Польшей дурную шутку: она слишком уверилась в своих силах, в своем превосходстве над восточным соседом. Она стала жертвой сформировавшегося «комплекса полноценности». Ведь в польских политических кругах в результате успехов Стефана Батория всерьез обсуждались вопросы о присоединении России, ее полном покорении. Когда шляхтичи во время Смуты входили в Московский Кремль, казалось, что сама история на стороне Речи Посполитой! Но фортуна — дама капризная, часто лукаво манит народы победами, чтобы потом обмакнуть их в горчайшие поражения. Это было с Россией в годы балтийских войн. Это чуть позже случится и с Польшей. Вслед за военными триумфами конца ХVI — начала ХVII века пришла череда поражений (шведский «Потоп», российско-польская война 1654–1667 годов и потеря Украины), приведших к постепенному закату Речи Посполитой.